— А ты? К каким людям относишься ты сам? — поинтересовалась я.
— Я сейчас впервые буду откровенен и скажу, что всю жизнь мне было тяжело, пока не умерла моя мама, которая жила только одним мной. Она настолько замкнулась на мне, что даже отец не выдержал этого и в отчаянии сбежал, — признался Накадзима. — Мне было несладко. Однако по разным причинам нам приходилось надолго расставаться, и потому я всегда с теплотой и любовью думал о своей маме. Но стоило нам пожить вместе, как я буквально начинал задыхаться под давлением ее любви. К примеру, когда я ненадолго выходил из дома, она обязательно должна была знать, когда я вернусь. А стоило мне хоть немножко задержаться, так она ждала меня у двери о слезами на глазах. Таким она была человеком.
И все же она умерла, так недолго пожив нормальной жизнью, что во мне до сих пор живут смутные противоречивые чувства, которые только усиливаются с годами. В моем сердце запечатлены два образа: с одной стороны, некий идеал, а с другой — пресс какой-то женской одержимости. И то и другое — характер моей мамы.
Однако так называемый идеальный образ настолько огромный, что просто угнетает, ты ощущаешь себя какой-то ничтожной песчинкой. Если бы не было мамы, и меня бы сейчас здесь не было. Мне кажется, что чувство благодарности, которое я испытываю к ней, будь она даже жива, мне ни в жизнь не выразить.
Были у нас и кошмарные периоды. Были и такие, когда мы заходили в окончательный тупик, подобно паре любовников, и не знали, что нам делать. В то время мы оба лечились, но так как это ничуть не помогало, я по совету врача временно поселился в маленьком домике наших родственников. Это был старый ветхий домишко в сельской местности, в глуши, где ничего не было. Здесь я тихо и спокойно прожил какое-то время. Летом тут было прохладно, а зимой — невообразимо холодно. Я постоянно замерзал. Зато пейзажи там великолепные. Отовсюду виднелось озеро. Это было одинокое, заброшенное, но в то же время чистое и красивое место.
Сейчас в этом доме живет мой друг, с которым мы давно созваниваемся. Я очень хочу туда поехать и все собираюсь это сделать, но как подумаю обо всем, что меня связывает с этим местом, холодный пот прошибает. Вот уже несколько лет я неоднократно намеревался отправиться к озеру, но каждый раз под каким-нибудь предлогом откладывал поездку. Я никак не могу понять, что именно заставляет меня покрываться холодным потом: воспоминания о маме или же память о той дружбе.
— Если тебя тревожат печальные воспоминания, может, лучше не ехать, — предположила я. — Возможно, стоит посетить это место только в том случае, когда тебе совершенно естественным образом захочется это сделать и ты будешь морально готов?
Накадзима погрустнел.
— Но тогда я не смогу повидаться с другом. Мне никогда в жизни с ним не встретиться.
— А когда вы виделись в последний раз? — спросила я.
— Последний раз это было, когда мама была еще жива, и мы вместе ездили туда... Примерно лет десять тому назад. Или даже больше. Сейчас иногда созваниваемся, и только, — сказал Накадзима.
— Хочешь встретиться?
— Хочу. Из всех людей в этом мире больше всего мне хочется увидеться именно с ними. Когда же это случилось? Да, пожалуй, с тех пор, как мы с тобой вместе, меня все сильнее тянет повидаться с ними и я не могу себя остановить, — ответил Накадзима.
— Ты сказал "с ними". Значит, у тебя там несколько друзей? — уточнила я.
— Да, там живут двое моих старых друзей. Они брат и сестра.
Я совершенно не имела понятия о том, куда Накадзима меня зовет, но очень на него полагалась. Кожей чувствовала, что могу доверить ему. Я каждый день вижу его лицо, и если бы в этом человеке был бы хоть намек на двуличие, которое бы меня смутило, я бы это поняла. Выли в характере Накадзимы некоторые шероховатости, но в моих глазах он всегда выглядел честным и искренним.
— Ну хорошо, едем! Это далеко?
— Поездом с пересадками часа три.
— По деньгам немало, да?
— Я тебя позвал и расходы беру на себя.
— Да ладно! Мне же тоже интересно.
— Нет, транспортные и прочие расходы я полностью оплачиваю.
— У меня сейчас довольно хорошо с деньгами. Правда. И работа подвернулась, — улыбнулась я.
— И ты вот так запросто сможешь поехать со мной туда, не знаю куда? — изумленно спросил Накадзима. — Вот я бы ни за что не смог.
— Но ведь речь идет о месте, куда, несмотря на свои страхи и переживания, ты очень хочешь отправиться, не так ли? — ответила я. — И, конечно, я поеду с тобой. Ведь я единственный человек, кто может тебя сопровождать. Сейчас ты каждый день бываешь в моем доме. И мы встречаемся каждый день. И видимся потому, что хотим этого...
Если бы я действительно любила его, определенно не смогла бы вот так сказать. Я бы скорее попыталась задеть его и выразилась бы как-нибудь неудачно. Это была только любезность. Кроме того, я все еще не понимала причины своих страхов, но постоянно боялась ненароком обидеть или ранить его как никого и никогда раньше. При мысли обо всем этом мне становилось невыносимо тяжело, словно камень давил на сердце.
— Спасибо, — тихо произнес Накадзима.
На следующий день мы сели в поезд и отправились на север.
Мы сошли на маленькой станции. Было немного зябко. Мы зашагали пешком, поэтому казалось, что замерзают только наши лица.
Холодный солнечный луч время от времени пробивался из-за облаков.
На многочисленных деревьях только начинали набухать почки. Они наливались, и каждая, даже самая чахлая, ветка источала чувственный запах пробуждавшейся жизни. Воздух был чистым, и во всем теле ощущалась какая-то легкость. Оживление, которое царило на станции небольшого провинциального городка, тут же исчезло, и мы шли совершенно одни по ничем не примечательной сельской улочке. На видневшихся вдали горных сопках еще лежал снег. Невзрачная цветовая гамма белых пятен снега и коричневых деревьев мирно простиралась под голубым небом.
Так в конце концов мы добрались до озера, которое было не таким уж большим.
Был будний день, и вокруг не было ни души. На озере стояла тишина, казалось, что оно поглотило даже звуки. Поверхность воды бы м гладкой, подобной зеркалу. Малейшее дуновение ветерка пускало по ней мелкую рябь. И только голоса птиц раздавались то выше, то ниже над землей.
— Вот там по соседству с храмом. — указал Накадзима, — живут мои старые друзья.
На противоположном берегу озера виднелись небольшие тории[5].
Я взглянула на Накадзиму: он весь покрылся потом, а лицо было мертвенно бледным.
— Накадзима-кун, ты в порядке? — Я взяла его за руку.
— Все нормально. Этот этап самый мучительный. Но если я справлюсь и смогу встретиться с ними, то уже наверняка все будет нормально.
Ладонь Накадзимы была пугающе холодной.
Я подумала о том, что же все-таки тревожит это тело и эту душу.
На ум сами собой приходили слова жалости и сострадания. Я больше ничего не могла сказать. Я понимала, что мое сочувствие было бессмысленным, но мне было невыносимо жаль его. Юный Накадзима, живя далеко от родителей, лепил и создавал самого себя. Бедный мальчик. Как это печально.
Я поняла только, что внутри его раздирал ужасный конфликт.
Для меня эта поездка была приятной прогулкой с любованием умиротворяющими видами озерной глади ранней весной, в то время как для Накадзимы ничего этого не существовало: он испытывал страдание, словно находился в аду, и каждый шаг давался ему с трудом, словно он волочил за собой оковы.