— Накадзима-кун, не исчезай никуда, — попросила я. — Знаешь, дело вовсе не в Париже. Я не против того, чтобы ты ехал в Париж. Я только хочу, чтобы ты был в этом мире.
— Я и не хочу никуда исчезать, но что-то внутри меня мне постоянно говорит о том, что мне нельзя оставаться в этом мире.
— А ты борись, Накадзима-кун!
— Я борюсь, но жизнь слишком многого меня лишила. Мне не по плечу эта борьба.
— Не сдавайся, не позволяй себе раскисать! — убеждала я.
— Да что с меня взять? У меня есть девушка, которая мне нравится, а я даже не способен на нормальный секс!
— Для меня это не важно. Я равнодушна к сексу...
— Неправда! Даже я это понимаю. На самом деле ты бездонна и неуемна!
— Ну это уже слишком! — возразила я.
Мне показалось, что мой голос разорвал тишину и отозвался эхом в ночном небе.
— А даже если так, в настоящий момент тебе это не проверить.
Накадзима тихонько захихикал.
И Накадзима, и Мино-кун, и Тии-сан, которая спала и так и осталась для меня загадкой... Всех их связывало что-то общее.
Это какая-то особенная атмосфера безграничного одиночества и пустоты, заброшенный ландшафт чего-то безвозвратно разрушенного до самого основания и возведенного потом как попало из отдельных обломков.
Где и при каких обстоятельствах познакомились эти люди? Смутно и понемногу я стала это понимать. И пусть все это от начала и до конца только мои предположения, но все-таки я чувствовала нечто такое внутри себя.
Тем не менее я знала слишком мало, чтобы однозначно заключить, что это истина.
Шум наших совместных ужинов; улыбающееся лицо, провожающее меня по утрам словами "скорее возвращайся"; тепло, которое я чувствую рядом с собой, просыпаясь среди ночи... Я все больше и больше верила, что подобные светлые моменты — это и есть мой мир.
А вот у Накадзимы все по-другому. Его мир включает в себя еще и все мрачные моменты. И дело не в том, что я — женщина, а он — мужчина. Дело в разных дорогах, по которым мы шли по жизни. Мне казалось, что сама я по сравнению со своими сверстниками знаю жизнь, но меня то и дело выбивала из колеи тяжесть того, что пережил Накадзима.
Тихонько смеясь, Накадзима взял меня за руку. Мы молча прогулялись вокруг озера и направились к станции. Нас окружали мир и гармония. Мы купили бэнто, перекусили и решили, что пора возвращаться домой. Той ночью мне казалось, что вот так, шаг за шагом, мы отправляемся навстречу будущему.
Обернувшись, я увидела смутное очертание озера, окутанного туманной дымкой.
Со следующей недели начались мои трудовые будни.
Подобно человеку, работающему на стройке, я выходила из дома в восемь часов утра. Утренний свет самый лучший для работы. Поцеловав в щеку спящего Накадзиму, я отправлялась к школе.
В первый же день я нарисовала четырех обезьян. После, примерно на одной трети с левого края, собралась изобразить большое озеро, а вокруг него опять же обезьян. Много деревьев и замершие в умиротворении обезьяны. Обезьяны брат и сестра, созерцающие озерную гладь, а также обезьяны мама и сын.
Л понимала, что подобная картина будет довольно печальной, но мне во что бы то ни стало хотелось рисовать именно это.
— Ты рисуешь обезьян? — спросила меня подошедшая девочка.
Следом за ней вокруг меня стали собираться другие дети. Подбежали мальчишки и набросились на мои краски, за что я всерьез рассердилась на них. После они извинились и все осознали. А один ребенок, который проникся словами родителей и Саюри, спросил меня:
— Тетя, если ты нарисуешь свои картины, наша школа никуда не исчезнет, да?
Это был худенький мальчик с большими глазами и слегка приплюснутым носом. Его звали E-тян, и он ходил на уроки английского.
— Даже если я нарисую свои картины, они вряд ли помогут, если школу решат закрыть.
— Раз так, то почему ты их рисуешь?
— Потому что есть место и меня попросили его украсить. Разве тебе не хочется, чтобы на какое-то время здесь поселились разноцветные краски?
— То есть это не произведение искусства?
— К сожалению, не совсем. Хотя можно толковать как угодно. Это просто картина с обезьянами, — улыбаясь, сказала я.
— А вот эти обезьяны, это что, призраки? — спросил E-тян.
Я увидела, что он указывает на четырех обезьян возле озера. Это был пока всего лишь набросок, и из-за отсутствия некоторых красок они казались полупрозрачными.
— Нет, я собираюсь их раскрасить.
— Вот как? А то я испугался, — сказал E-тян.
"Вот тебе и детишки", — подумала я. Мне бы и в голову не пришло изображать среди этого веселого пейзажа призраков.
Я принялась раскрашивать свою картину и задумалась.
Та часть, где было изображено озеро, была самой яркой, и мне хотелось сохранить баланс. Поэтому я планировала раскрасить этих обезьян в самом конце, но оставлять их призраками не годится. Что, если придать этим обезьянам, живущим тихой и спокойной жизнью, ненавязчивый, но в то же время радостным оттенок? Раскрашу-ка я их в счастливые цвета. А еще нарисую чай и пирожные. Добавлю чистых и красивых нюансов в это суровое сонное царство.
* * *
Вопреки моим опасениям Накадзима никуда не пропал и продолжал жить в моей квартире, несмотря на мою сумасшедшую занятость заказом и постоянное отсутствие дома в течение светового дня.
Меня же почему-то никак не покидала мысль о том, что с началом моей работы он непременно исчезнет.
Случалось даже, что я подскакивала ночью, увидев это во сне. На глазах моих были слезы, и я была испугана. Я возвращаюсь домой, а Накадзима ушел, и вещей его тоже нет. Я спешно подлетаю к окну, чтобы открыть его, но вдруг вижу, что в окнах квартиры Накадзимы темно. Нигде нет признаков того, что Накадзима существовал на самом деле, и на этом картинка обрывается... Вот такой сон.
Этот печальный сон каждый раз подтверждал мою мысль о том, что это может произойти когда угодно и в этом не будет ничего странного.
Однако день за днем я, уставшая и измученная, возвращалась домой, и Накадзима, по обыкновению, находился там.
Вывали даже моменты, когда он готовил нам еду,
А бывало, я заставала его спящим после изнурительных занятий. Вокруг него всегда валялось множество сложных книг по биохимии и генетике, из которых торчали бесчисленные закладки.
Будни двух людей, между которыми нет никакой определенности. Только одно было ясно наверняка: Накадзима все еще живет у меня и он жив.
Однажды вечером я поздно вернулась домой, а Накадзима, лежа на боку, сладко спал, похрапывая во сне.
На столике перед ним был раскрыт ноутбук, и я думала, что он просто задремал. Я решила тихонько укрыть его одеялом, но обратила внимание на одну деталь.
Накадзима что-то сжимал под мышкой. Что-то прямоугольное, жесткое, серебристого цвета.
Мне показалось это крайне странным, и я поначалу никак не могла понять, что же это. Хотя нет, немного не так. Я понимала, но мой мозг наотрез отказывался это признать. Эта вещь была столь неуместной, отчего и казалась сюрреалистичной.
Старенькая мотиами[6].
Я немного опешила. Я не знала, что это значит.
Я подумала о том, что, должно быть, больно спать с такой штукой под боком, и хотела осторожно убрать ее. Однако Накадзима сжимал ее невероятно сильно, подобно тому как маленький ребенок держит градусник гораздо крепче, чем это требуется. Я не могла вытащить мотиами, не разбудив при этом Накадзиму.
Я догадалась, что эта вещица, судя по всему, ужасно дорога ему, но ощущение некоторой неуместности и несуразности глубоко засело во мне.
Пожалуй, можно спросить его об этом, когда он проснется.
Я всерьез задумалась.
Вероятно, я не смогу сделать вид, что ничего не знаю и мне все равно. В конце концов, это же моя квартира.
Я решила немного порассуждать. Что, если эта мотиами — единственный предмет, вызывающий в нем сексуальное возбуждение?