Вот так совершенно обычно одни и те же по-разному предстают перед каждым из нас.
Мне кажется, что важно не только бороться для того, чтобы стереть грань отличий. Важнее всего досконально изучить, в чем мы отличаемся друг от друга, и принять тот факт, что совершенно разные люди имеют право на существование в этом мире.
Мое дело — достичь своих собственных высот и сохранить свои позиции, и для этого мне необходимо все больше и больше оттачивать свое мастерство. Насколько бы ни выросла моя популярность, она всегда будет подвергаться сомнению и вызывать разногласия, и, в сущности, проблема вовсе не в том, что мои картины бездарны.
Хотя нет! Нужно верить в себя. Мне кажется, если человек уверен в себе, он способен оставаться собой и отстаивать свою непохожесть.
Это важно.
Я же, откровенно говоря, пока не могу с настоящей уверенностью заявить, что жителей и гостей города моя картина порадует гораздо больше, нежели этот странный логотип. К сожалению, не могу. Наверное, это и является пока моим слабым местом. При мысли об мне стало немного стыдно.
Я вернулась домой раньше обычного и застала Накадзиму с головой погруженным в учебу, сидящим перед раскрытым ноутбуком и обложившимся словарями.
— Ой, ты сегодня рано! — удивленно заметил он.
— Я купила кое-что из еды, так что ужин сегодня можешь не готовить. — сказала я.
Я вовсе не хотела этого говорить, но вырвалось само собой.
— Я просто подумала, что у тебя и сегодня будет настроение приготовить что-нибудь на ужин...
— Может, тогда прогуляемся и заодно купим и кафе кофе навынос, — предложил Накадзима.
Потом он впервые внимательно заглянул мне в лицо и спросил:
— Случилось что-то неприятное, да?
Я кивнула и рассказала о том, что сегодня произошло.
— Да уж, это вполне правдоподобная история, если принять во внимание твою популярность, твой уровень и степень культурной серости и провинциальности этого города, — заключил Накадзима.
— Как точно ты сформулировал то, что я не могла сказать, — изумилась я.
— Но ведь если не озвучить то, что думаешь, в те моменты, когда нужно как следует поговорить, получится, что ты лжешь, не так ли?
— В любом случае, как бы я ни извращалась, я не смогу поверх той картины нарисовать торговый знак компании по производству конняку.
— А что за знак? Ты его видела?
— Да, видела. Полная безвкусица.
— А что, если нарисовать его маленького размера где-нибудь в уголке?
— Против этого я совсем не возражаю, но ведь они выдвинули условие, чтобы знак во что бы то ни стало был большого размера.
— Но ведь об этом неплохо было бы сообщить заранее...
— Вот именно. Ты согласен?
— Однако не важно, на каком уровне признания находятся твои картины, потому что у них определенно блестящее будущее. Они подобны побегам, которым суждено потом стать большими деревьями. И если они этого не поймут, не увидят, это плачевно.
— Вот опять... Ты так точно сказал то, что я не решалась... Я и сама пока не вижу в своих работах какой-то ценности и именно поэтому так спокойно берусь рисовать в таком месте, которое, возможно, будет вскоре уничтожено.
— Да, но при этом твоя скромная самооценка и тот факт, что какие-то люди расценивают твою работу как какую-то рекламную вывеску, — это разные вещи.
— Я тоже так думаю.
— Ты получила заказ и работаешь над ним, и если в процессе твоей работы содержание ее меняется и превращается в нечто сомнительное, это выбивает из колеи.
— Да, так и есть.
— Ну, может, тебе так и заявить им, мол, я могу пойти навстречу и разместить на своей картине маленький логотип, однако, если вы не принимаете это условие, я отказываюсь?
— Я так и сделала.
— А еще... нет ли у тебя на примете какого-нибудь профессора из Института искусств или штатного критика-искусствоведа? В общем, есть какие-либо связи в этой среде?
— Есть.
— Хорошо бы, чтобы за тебя вступился такой человек. Если бы авторитетом ударить по авторитету думаю, это дало бы результат. Кроме того, если в настоящий момент у тебя возьмут интервью и в журнале выйдет статья, которая каким-либо образом обозначит ценность твоих картин, это будет весьма выгодно для тебя. И даже если на каком-то этапе возникнут некоторые разногласия и осуждение, это все равно тебе на руку, не так ли? А о том, как поступить Саюри-сан, стоит подумать ей самой.
Видишь ли, такие люди, как мы, в коечном счете никогда не бывают в центре событий. Мы считаем, что лучше нам оставаться маленькими людьми и особо не высовываться. Боимся, что наша оценка ситуации идет вразрез с мнением большинства и если мы обратим на себя внимание, о нас непременно плохо подумают. Однако, если на финише у тебя нет ни одного момента, когда бы ты не уступил и не предал самого себя, ты превращаешься в обыкновенного отшельника, — сказал Накадзима.
Наши мнения настолько совпадали, что, слушая его, я подумала о том, что наблюдаю какое-то колдовство.
Мы практически ни в чем не противоречили друг другу, благодаря чему мое раздражение и глупые мысли о том, что мне нужно завязать с живописью и заняться чем-то посторонним, сами собой исчезли. Просто улетучились, как по волшебству.
В прежние времена, когда у меня случались неудачные дни, возвращаясь домой, я гладила кошку и тем самым успокаивалась. Сейчас у меня было схожее ощущение. Я почувствовала, как Накадзима нейтрализовал действие яда, разъедавшего мою душу.
Прежняя я, скорее всего, первым делом молча вернулась бы домой, занялась сексом со своим любовником, постаралась отвлечься и, даже не упомянув о случившемся, спрятала бы псе глубоко в себе. Вот какое место в моей давшей жизни было отведено любовнику.
Но с Накадзимой все иначе. Я чувствовала, что этот человек искренний, проживающий каждое мгновение как последнее.
По-настоящему я полюбила, наверное, только сейчас и впервые. Это было тяжело, мучительно, но и отдача была значительной, почти безграничной. Казалось, словно я смотрю на небо или, находясь в самолете, созерцаю море из сияющих облаков.
Эта ощущение очень схоже с тем, когда видишь что-то чрезвычайно красивое и тебя охватывает необъяснимая грусть.
А еще оно очень напоминает чувство, которое испытываешь, когда осознаешь, что тебе в этом мире отведено не так уж много времени.
Мне предстояло решиться еще на один важный шаг.
— Папа, я сейчас на вокзале. Подумала, может, нам сегодня увидеться ненадолго.
Я не люблю звонить отцу на работу и поэтому с вокзала позвонила ему на мобильный.
— Ты, наверное, занята? — спросил папа.
— Дело в том, что у меня неожиданно изменились обстоятельства на работе, и я пока отдыхаю, — объяснила я. — Если бы не это, никак не вырвалась бы.
— Вечерком, думаю, у меня получится выскочить ненадолго. Так что давай через пару часов поужинаем вместе, — предложил папа.
Папа забронировал столик в довольно заурядном по мировым меркам итальянском ресторане. В таких местах он всегда строит из себя местную знаменитость, что мне крайне неприятно.
Но, принимая во внимание то, что выдернула я его совершенно неожиданно и он меня угощает, жаловаться мне не пристало. Так я для себя решила.
Для человека, выросшего в такой семейной атмосфере, как моя, грех сетовать на какие-нибудь душевные травмы из прошлого, а если бы таковые и были, то, скорее всего, они были нанесены самой собой. Так я стала думать с недавних пор в силу того, что в последнее бремя довольно часто сравнивала свою судьбу с тем, что пережил Накадзима. Я считала себя такой сильной, но на вокзале все-таки немного всплакнула.