— Ничего, товарищ старшина, — уловив взгляд Маркелова, брошенный на ботинки, сказал Петров хриплым спросонья голосом. — Легче так-то. А в случае чего прочего — валенки ваши уцелеют… — И улыбнулся: ладно, дескать, старшина, мы квиты, три к носу — все пройдет.
Маркелов без звука проглотил эту пилюлю.
Из землянки он вышел последним.
— До броска не греметь, того-этого, поняли? — предупредил он солдат и сердито плюнул, вспомнив ротного: «Навязал словечко!»
Одна-единственная звезда висела над заснеженным лесом. Под утро примораживало — снег под ногой скрипел. У землянки темнел часовой в тулупе. «Двадцать пятый!» — жарко обрадовался Маркелов, и к нему пришло спокойствие, словно этого невыспавшегося и уставшего солдата как раз не хватало для того, чтобы выполнить приказ командира роты. «Двадцать пять — это звучит! Всё не двадцать четыре!»
И пока пробирались утоптанной тропой по лесу к окопам, пока он, Маркелов, проверял боевое охранение, ставил перед ним задачу, и даже когда уже лежал, изготовившись к прыжку, вглядываясь в надоевшие очертания высотки, действительно напоминавшие огромный огурец, брошенный богом или дьяволом перед лесом — все это время зрело в нем предчувствие удачи. Зато когда откуда-то сбоку коротко рявкнул немецкий пулемет, прочистил глотку и принялся лаять захлебисто и зло, Маркелов, с ходу зарываясь в колючий снег, с обжигающей обидой догадался: «Прошляпили точку, растяпы…»
По ним лупили еще два пулемета, расположение которых давно было засечено и которые уже не могли бы особо повредить: до того, как эти пулеметчики всполошились, взвод успел нырнуть за гребень то ли канавы, то ли овражка, сбегающего с высоты в долину реки. Пули рвали воздух, чмокал расплавленный свинец… Но если бы не тот, третий дзот!
Маркелов отгреб снег рукавицей, туго повернул голову: в каких-то полусотне метров прямо в лицо полыхало пламя. «Под носом не заметить фрицев, это надо облениться!» — ругал старшина наблюдателей. Правда, где-то таилась мыслишка, что ведь и сам он оползал тут всю опушку с термосами, но ни единого выстрела не слыхал с той стороны, откуда теперь хлестал свинцовой плетью пулемет.
А зимний медленный рассвет набирал силу: бледнело небо, стали видны кусты на опушке такого обжитого, такого надежного, спасительного леса. Но пути туда уже не было: качнись назад — те два пулемета получат хорошую работу. Зато сейчас неистовствовал тот, боковой.
Взвод лежал под огнем, распластанный на убой…
«Не так начал! — с поздним раскаянием соображал Маркелов. — Не всем бы сразу… Группу бы сперва в пять-шесть человек на подавление…»
Шумела в голове кровь, жар и холод поочередно охватывали старшину: «Покомандовал, убить мало… Что делать?»
Отогнул рукав шинели: секундная стрелка на часах бежала по-сумасшедшему. «Без четверти девять!» Ему стало казаться, что кое-кто из солдат уже буравит снег, оттягиваясь к лесу. «И назад не дойдут, всех порежет немец!»
С натугой снова глянул в сторону пулемета. Рядом, в двух шагах, лежал Петров. Легкий, сухой, он сжался в комок, хищно поводил своим крючковатым носом и начал разгребать снег перед собой. Маркелов подумал: «И чего это я взъелся вчера на него? Мужик-то ведь живет на свете по-правильному и хочет, чтобы все кругом было по-правильному».
Взвод лежал уже вечность. Все висело на волоске: уже и Маркелову до жути захотелось хоть на метр-другой податься назад от этого увала, на котором плясала сама смерть из пуль, земли и снега.
Старшина скосил глаза на Петрова, и как током ударило: солдата на месте не было. «Где же он?!»
Но в тот же миг под ухом Маркелова хлопнула плащ-палатка и властный, пронзительный голос перекрыл треск пулеметов и жидкие хлопки винтовок:
— Коммунисты, впере-е-е-ед!
Маркелов сердцем ощутил жесткую корку партийного билета, и его, как взрывом, подняло с земли и бросило вперед. Перед ним широкими черными крыльями летела через бугор знакомая плащ-палатка. Скрипнув зубами, старшина рванулся через гребень, кипящий пылью, но тут чем-то больно задело его за ногу и он упал вниз, в ров. Испугаться Маркелов не успел, увидев: из-под снега торчит проволочная петля. «Вот не везет!» — чуть не заплакал Маркелов и, свирипея от бешенства, полез прямо в гору, на плеск огня.
Неожиданно он почувствовал: что-то изменилось. Маркелов оглянулся: на увале, там, где был тот, тайный, пулемет, из кустов валил желтый дым. Весь в снегу поднялся Петров, ухватил полу плащ-палатки и вытер нос. «Вот дает!» — восхитился старшина. Рядом с Петровым появились еще два солдата-запасника, и все трое, как провалились, исчезли с глаз Маркелова.
Он, припав к земле, снова огляделся. По угору, увязая в снегу, карабкались его солдаты. «И добро, и ладно, не надо останавливаться, не надо!» Он бросками преодолел самую крутизну, задыхаясь, чувствуя, как заходится дыхание, темнеет в глазах, распластался опять в снегу. Секунду лежал, набираясь сил. А его солдаты были совсем рядом. Он набрал полную грудь воздуха, надрываясь закричал: «За мной!»
Начал подниматься, всем существом ощущая летящий навстречу свинец… Вовсю работали лобовые два пулемета врага. Но вот впереди Маркелова сильно хлопнули гранаты — рев пулеметов смолк. «Ура!» — в неизъяснимом восторге заорал Маркелов, перемахнул единым духом в немецкий окоп, обрушил приклад автомата на ошалевшего от страха фашиста, устремился вдоль траншеи. Сверху вдруг свалился Петров, обернулся к Маркелову посеревшим лицом:
— Не так, старшина!
Перед поворотом присел, швырнул гранату и почти следом за ней ринулся сам. За коленом окопа Маркелов увидел еще падающего фашиста (автомат падал отдельно), но Петрова уже не было. Где-то рядом звенел пронзительный голос:
— Давай, робяты, давай! Дава-ай!
…Злополучный «Огурец» был взят.
Когда напряжение боя спало, Маркелов оперся спиной о стену окопа и посмотрел на часы. Поднес руку к уху — стучат. Пощелкал по циферблату, снова послушал — стучат! Секундная стрелка медленно ползла по кругу. «Без восьми девять. Всего семь минут… С ума сойти!»
— А ну, старшина, кончай командовать моим полком! — весело прогремел сзади голос взводного Беркало. Приплясывая от возбуждения, младший лейтенант нахлобучил Маркелову шапку на нос, тормошил его. — Ишь, не успеешь заболеть — они наступать кинулись! Этак ты из интендантов в генералы выскочишь! А кто кормить-поить нас будет?.. Удрал я из санчасти, слышишь?
Беркало оторвался от старшины и дико заорал:
— Маркелы-ы-ыч! Гляди-ии!
Почти у самого села из-под речного обрыва поднялись солдаты. И тут же с другой стороны от дороги выросла еще цепь. Перекатами донеслось: «Ура-а-а!»
— Мошканцев пошел! — сказал старшина.
Беркало обернулся:
— Ослеп, да? Не только Мошканцев. На-ча-лось! Понял?
Маркелов глянул повыше. От красных домов железнодорожной станции, ныряя на ухабах, разбрызгивая перемешанный с черным дымом снег и посвечивая багровыми языками выхлопов, летели танки. В сизом туманном небе заиграли сполохи, и под синей кромкой дальнего леса вздыбились рваные тучи. Загремел гром. Откуда-то из снегов вырвались лыжники в белых маскировочных халатах, устремились вслед за танками, огибавшими село.
— Неужели началось?! — произнес Маркелов, и неожиданно к горлу подступили слезы.
Подбежал связной Мошканцева:
— Лейтенант велел барахло перевозить в деревню, понял?
— Да понял, чего уж не понять! — огрызнулся Маркелов.
— Взвод, слушай мою команду! — закричал Беркало. — Вперед!
— Куда? — вскинулся Маркелов. — Приказано закрепиться и сидеть!
Беркало только рукой махнул, оскалился, вырвал из кармана полушубка пистолет, мельком глянул на старшину. Уже вымахивая из окопа, бросил:
— Башкой надо работать!
И побежал вниз, размахивая наганом. За ним — солдаты. Маркелов считал: «Раз, два, три… пять… девять… четырнадцать… семнадцать, семнадцать. Еще раз семнадцать!»