— Неужели без тебя там не могут обойтись, — сквозь слезы причитает она.
— Да это же Рыжку, — поясняет Аким Трофимович.
— Ой, слава богу, — радуется Акулина, Архиповна, — вот и от греха избавимся.
— Дура! — Аким Трофимович вырывает повестку из рук жены.
Акулина Архиповна вздрагивает. Но минуту спустя она все-таки говорит осторожно:
— Да ведь лошадь не твоя.
— Дура! — снова рявкает Аким Трофимович. Он надевает кепку и выходит во двор.
До самого крыльца слышно, как Рыжко хрупает сено в конюшне.
Аким отворяет дверь конюшни. Рыжко встречает его довольным ржанием.
— Тебя-то небось берут, потому что не пьешь. Вот видишь, до чего доводит водка? Э-эх! — говорит Аким Трофимович, похлопывая Рыжка по шее и расчесывая пальцами гриву. Хотя бухгалтер тоже ведь выпивает и… и… и председатель тоже… Только ты один не выпиваешь. Эх, Рыжко, Рыжко.
Лошадь тычется в него мордой.
— Ну, ну! Смотри, не осрамись там, — наказывает Аким Трофимович. Он обнимает Рыжка за шею и бородой трется о морду лошади.
Акулина Архиповна незаметно подошла к двери конюшни. Теперь ей становится очень жалко обоих — и мужа и Рыжка.
— Тебе дадут другую лошадь, — говорит она, вздыхая.
Аким Трофимович слышит, как всхлипывает жена, но ничего не отвечает. Дрожащими пальцами он берет Рыжка под уздцы и молча уводит его на призывной пункт.
Акулина Архиповна провожает их. И долго стоит она у ворот, утирая глаза уголком передника.
1953 г.
Яакко Ругоев
Родился в 1918 г. в д. Суоярви Кемского уезда, в крестьянской семье. В 1939 г. окончил Петрозаводский учительский институт, затем работал в школе. В годы Великой Отечественной войны был в партизанском отряде. Награжден орденом Красной Звезды. Печататься начал в 1935 г. С 1944 г. — член Союза писателей.
Я. В. Ругоев один из известнейших поэтов Карелии. На финском и русском языках издано свыше двух десятков поэтических книг. Плодотворно работает также и в прозе, много занимается переводами русской и советской поэзии.
За литературную деятельность награжден орденами Трудового Красного Знамени и «Знак Почета».
Председатель Союза писателей КАССР, один из секретарей правления Союза писателей РСФСР.
Вся жизнь впереди…
Не успел Алекси Васара привести себя в человеческий вид — подшить подворотничок к выданной после бани стираной гимнастерке, начистить сапоги и соскоблить с лица недельную щетину, как в зеркальце, рядом с выбритой левой щекой, появилось знакомое лицо с щегольскими усиками — адъютант командира батальона! И место — на дне оврага у порожистого ручья, и день — в самом своем летнем накале, сверкающий солнечной радостью, — не располагали к будничным намерениям. В мыслях, пришедших после десятичасового каменно-жесткого сна в землянке, было — отпроситься у помкомвзвода и пойти к телефонистам за новостями, размягчить душу, задубевшую в долгодневных переходах по ту, сторону фронта.
Однако Васара знал, что означает появление в разведвзводе этого человека с двумя кубиками в петлицах. Он с усилием стряхнул с себя благодушие. Вскочил с камня у ручья, обернулся к штабисту и замер, держа бритву в опущенной руке.
— Сиди, сиди, брейся, — успокоил его лейтенант, усмехаясь и, видимо, догадываясь о его состоянии. — Придешь в штаб в четырнадцать ноль-ноль. — И прибавил мягко, как бы извиняясь: — Что поделаешь, Васара, кроме тебя, никого ведь не осталось… из старичков.
И повернулся идти, но замялся, сунул руку в карман, достал треугольник письма и положил его на камень у зеркальца.
— Слушаюсь, товарищ лейтенант… — растерянно ответил Васара.
Алекси Васара сидел, уткнувшись в зеркальце, и, добривая намыленную щеку, скользил глазом по письму.
Письмо было от матери. Корявые строчки ползли как в тумане. Алекси провел рукавом по глазам.
«…А еще я, сынок, видела сон, что ты вернулся домой и говоришь: „Мы пришли с задания и нас наградили маленькими домиками“. Хорошо, что ты смелый, сынок, но береги себя, вся жизнь у тебя впереди…»
И как будто уже не было по-мирному светлого летнего дня. Где-то там, куда убегал ручей, Алекси слышались рявканье пушек и дробные звуки пулеметных очередей. Даже минутные паузы, казалось, были напряжены до отчаяния, насыщены ожиданием новых взрывов.
Группа сержанта Алекси Васары четвертые сутки ходила по тылам противника. Удачно миновали стыки на линии фронта, но на другой день, когда подслушивали телефонные разговоры финнов, напоролись на патруль из трех человек. Завязалась перестрелка, два вражеских солдата полегли, третий ушел. У одного убитого нашли планшет с картой. Но «языка» взять так и не удалось, да к тому же еще целых два дня пришлось петлять, скрываясь от наседавших преследователей. Провизия кончалась.
Совсем неожиданно набрели на озеро, просвечивавшее сквозь стволы сосен. Спустились к воде и тут только заметили рыболовов на том берегу. Два финских солдата как раз забрасывали блесну. Они тоже заметили их. Васара в первую минуту растерялся, но потом тихо сказал своим:
— Придется тоже… рыбачить.
— Кто там воду мутит?! — крикнули с того берега.
— Свои! Такие же Ерму[5], как вы! — в тон им ответил Васара, прикрепляя леску к удилищу.
Разведчики как ни в чем не бывало принялись удить, косясь на противоположный берег. Там вдруг забеспокоились, стали подавать друг другу какие-то знаки. Высокий финн взял автомат, прислоненный к сосне, и крикнул:
— Идите сюда! Тут на горке варится кофе! Изжарим окуней…
Со склона горы в самом деле лез в небо тонкий дымок, и у костра перед котелком сидел третий солдат.
— Сейчас! — прокричал в ответ Алекси Васара. — Только вытащим несколько рыбешек!
Парни шли по берегу, не торопясь, время от времени вытягивая из воды на кочки трепещущих окуней. Расстояние до финнов все сокращалось, напряжение нарастало.
Разведчики в своих маскировочных костюмах и рыжих пиексах[6], с автоматами «Суоми» на ремне, держались уверенно и спокойно, так что финские солдаты, видимо, поверили, что имеют дело со своими. Верзила с ленточками капрала снова повесил свой автомат на ветку сосны. Алекси оказался с ним нос к носу.
— Откуда и куда путь держите? — спросил капрал.
— Из интендантской шараги капитана Корхонена. Капиташка послал поохотиться на лосей, они захаживают сюда щипать хвощ.
— Да, протопали сюда тропу.
— А вы чем занимаетесь?
— Мы в полевом карауле. Говорят, Иван опять фронт перешел.
— Да ну вас! — рассмеялся Алекси. — Думаете, он придет с вами кофе пить?
— А нам и так хорошо тут филонить.
Все вместе отправились к костру. Капрал даже автомат забыл на ветке. Окуней, что покрупнее, вычистили и положили на уголья.
Бородатый солдат напустил на себя благочестивый вид:
— Отче наш в офицерском мундире, смети с лица земли мои солдатские шмотки, не води нас в полевой караул, отпусти в гражданку! Прости нам наши просроченные отпуска, как и мы прощаем грехи тем, кто нас в землю вгоняет и портит наши желудки плохой жратвой…
— Жратва, солдат, что надо, конина — наша отрада, — мурлыкал другой, складывая испеченных окуней на бересту.
Вскоре все принялись за рыбу, запивая густым кофейным суррогатом. Закурили дешевые тонкие папиросы и принялись ругать большое начальство. Алекси старался направлять разговор так, чтобы финны говорили о фронтовой жизни. Однако бородатый солдат, недавно вернувшийся из отпуска, рассказывал, зло сплевывая:
— Невтерпеж стало, одно похабство в тылу. Немчура распутничает и ворует, все прячь. В отпуске купил ведро и поставил на крыльцо. Не успел зайти во двор, гляжу — нет. Аккурат два этих «обновителя Европы» проходили…
Солдат с дорогим перстнем на пухлом пальце, варивший кофейный суррогат, сухо возразил:
5
Ерму — полушутливая кличка финских солдат. Звучит примерно так же, как «Швейк»