Нику глотнул воздуху, — на бумажке было написано меню для кота.
Утром — охотничья колбаса и сметана, днем — сметана и швейцарский сыр, вечером — свежий судак и сметана. На другой стороне было руководство по уходу: утром чистить и причесывать, в субботу мыть и сушить, смена постельного белья, смена ваты в перинке. Дезинфекция. Два раза в день уборка ящика с песком… Не хватало еще чистить ему зубы! Вот ведь паршивая тварь!
— Я присмотрю за тем, чтобы все условия выполнялись, — сказала старуха в затылок Нику, которого прошиб пот. — Буду приходить каждый день. Если замечу обман, то…
Дверь захлопнулась, старуха исчезла. Ну и бабка! Ведь угрожала, запугивала, а уходя — даже зло засмеялась. Нику совсем вышел из себя, почувствовав, что стоит перед пропастью. Он еще раз перечитал меню, правила ухода и выругался. Коту надо подавать роскошную пищу, какой он и сам-то никогда не ел! И что это за животина такая! А он не спросил у старухи, где она, хоть посмотреть бы на нее.
Нику насторожился. Какое-то шестое чувство подсказало ему, что за ним кто-то подсматривает. Нику оглянулся и застыл на месте. На углу печки сидел огромный кот с пестрой шерстью, жирный, как откормленный поросенок. Наследники долго, пристально смотрели друг другу в глаза. Затем шерсть на хвосте у кота поднялась дыбом, и он начал ходить из стороны в сторону, его спина выгнулась, и кот зафыркал, словно плевался. Нику невольно отступил. С этим зверем шутки плохи. Да житья с ним не будет. За месяц он съест Нику со всеми потрохами, проглотив наследство. И не подохнет никогда, во всяком случае естественной смертью.
Нику еще раз пристально взглянул в злые красные глаза кота, тихо напялил шапку и пробормотал:
— Ты победил, негодяй. Я не буду твоим наследником!
Он украдкой вышел, затворил за собой дверь и прошагал по двору, то и дело оглядываясь на всякий случай. Сзади остался его дом, или, вернее, дом кота. Нику почувствовал удивительное облегчение. И шаг его стал другим, свободным и твердым, как у бродяги. Потому что лес в Каину упорно притягивал его душу. Там все же было какое-то подобие свободы — вещи самой дорогой для бродяги. Здесь же его лишили бы ее, и сделал бы это даже не человек, а пестрый кот — подлинный наследник старухи Венла.
Виктор Соловьёв
Родился в 1923 г. в г. Торжке в рабочей семье. С 1931 г. живет в Карелии. Во время Великой Отечественной войны находился в рядах Советской Армии. Был ранен, награжден орденом Отечественной войны II степени и медалями. По профессии шофер. Литературную деятельность начал в 1953 г. как очеркист, затем стал писать рассказы.
Выпущено несколько сборников рассказов. В Союз писателей принят в 1968 г.
Когда уходят годы
Он пробудился ровно в шесть. Он никогда не просыпал. Его природный внутренний будильник действовал безукоризненно. Вчера он заснул на спине, чтобы прожарить ее о лежанку, пролежал всю ночь навытяжку и натрудил лопатки, но боль в пояснице прошла.
Эта боль вчера его расстроила, думал — к непогоде: ловушки занесет, лыжню заровняет, столько работы насмарку, сызнова все начинай… Логинов сел, кряхтя, пошевелил спиной, растер колени, руки — порядком он умыкался вчера. Он с тревогой прислушался. Печная труба молчала. За стенами было тихо, ледяной рисунок на стекле высвечивал сквозь марлевую занавеску. Слава богу, не было ночью метели.
Обувался он долго и тщательно, разминая портянки, расправляя складки. Потом неторопливо завтракал, стараясь не звякать посудой, чтобы не разбудить хозяев. Пил настоявшийся вчерашний чай. Перевернув стакан, расслабился, со вздохом покосился на лежанку. Спал он вроде и немало, а усталость так и не прошла. Да, годы, годы… А что если сегодня дома перебыть? Попросить хозяйку затопить баньку да после пунша отлежаться всласть?
Он подавил зевок и встал, заложив за спину руки. Глаза его смотрели хмуро. При слабом свете лампы они казались черными, подчеркнуто суровыми. Ссутуленный, поджарый, с покатыми плечами, он походил на ловчую птицу, которая что-то высматривает далеко внизу.
Потом он торопливо начал снаряжаться. Заворачивая хлеб, укладывая сумку, прикидывал, сколько капканов следует взять, куда сначала двинуться, к вырубкам или к речке. И еще, чтобы взбодрить себя, думал, что сегодняшняя ночь наверняка была уловистой: зверь по морозу широко глянул, ловушек выставлено больше полусотни, да и бывает же конец проклятущему невезению.
Он вышел в сени, довольный, что хозяева еще не проснулись и его сборы никто не подсмотрел. Может, потому и невезение, что как на грех, старуха полуночница будто караулит его уход и суется со своим: «Дай тебе господь удаченьки, Василий свет Иванович…» И надоумит же ее черт!
На дворе под звездами мерцала пороша. Четко виднелись избы, строгие ели с краю деревни над кладбищем, а на снегу выделялись соломинки, лошадиные катыши — решительно все, до мышиного следа. Логинов протер варежкой свои широченные лыжи, ощупал затвердевшие ремни. Перекинул за спину брезентовый кошель, звякнувший увесистым железом.
За околицей у стога приладил лыжи, пошлепал ими о лыжню. Звук получился мягкий, глуховатый: отменный нынче будет ход… Он сплюнул папироску, взялся за палки и заскользил через поле враскачку, ритмичным накатистым шагом. Сразу появилась одышка, стала мокнуть спина, тепло ударило в голову, в ноги. Это ничего. Вначале так всегда бывает. Пока не разомнешься, не продышишься, не скинешь первый пот. Что-то больно много поту. Должно, от слабости. А может, чаю перепил? Вот и руки все ноют со вчерашнего устатку. Ничего, разойдутся небось. И вчера поначалу едва раскачался, а после до потемок молодцом ходил.
Никак, уже и посветлело. Лес под небом выделился, прояснился. Только снег куда яснее неба, и не понять, откуда свет, уж не от снега ли?.. Вон под ивняками зайцы напетляли. Блестит на глади каждая рыхлинка, сияет любая сворохнутость. Рядом куропатки наследили, снежную навись осыпали. А по ольшаникам, вдоль изгороди, недавно лисовин прошел. Попутно сбегал к межевому столбику, по-кобелиному в него побрызгал. Теперь зачастит к этому столбику, начнет ревниво проверять: не осквернил ли его паршивец-соперник? Обязательно нужно поставить капкан. А к следу можно подобраться из-за кустика. Только снег с ветвей бы не осыпать. Заденешь ненароком куст, и вся работа прахом: заподозрит неладное осторожный зверь… А может, попытаться из-за изгороди? Э, нет, пустые хлопоты: сквозь редкие жерди зверь наверняка заметит след капканщика и загодя свернет с тропы. Из-за куста труднее, да надежнее.
Логинов скидывает лыжи и, широко шагая, приближается к кусту. Насаживает на лыжную палку вогнутую деревянную лопаточку, обдуманными медлительными движениями принимается прокапывать в сугробе узенькую нишу, ведущую под след. Плавно ходит лопаточка в наторевших руках, отсыпая в сторону снежное крошево. Боже избавь сворохнуть порошу, обронить на нее хоть единый комок. Потом, раскрыв кошель, охотник надевает холщовые рукавицы, прокипяченные, натертые хвоею. Только ими можно браться за капкан и на него нельзя даже дышать при установке. И наконец капкан поставлен в нишу, как раз под отпечаток следа. Теперь нужно вернуть снеговой целине ее прежнюю девственную гладь. На обратном пути к лыжне лопаточка проделывает эту тонкую, почти художественную работу.
«Ну вот, кажись, порядок. Вроде неплохо сработано. А впрочем, зверь проверку наведет, оценит качество. Молодой да глупый, тот наверняка заловится. Другое дело — старый да ушлый. Великое дело жизненный опыт, зверю ли, человеку ли… м-да-а…»