— Да, именно так я и подумала, — ответила я отцу.
На линии воцарилась долгая, действительно трансокеанская тишина. Потом отец сказал:
— Что-то подобное сделала секта «Аум Сенрикё», распылив в токийском метро боевой газ зарин. А еще экстремисты из секты «Раджнеши калт» в Орегоне, заразившие сальмонеллой салаты для ресторанов и баров. Тогда они заразили семьсот пятьдесят человек. Эван, то, что ты подумала, достаточно реально.
— Спасибо, папа.
— Скажи, в местной полиции есть люди, которым ты доверяешь?
Я вздохнула:
— Нет. Слишком шаткие свидетельства. Их принимают за обычные домыслы.
— Послушай, с точки зрения исполнителя теракта, химическое или биологическое оружие имеет несколько преимуществ. Во-первых, легкость доставки, включая «биофугасы», беззвучно детонирующие среди ночи, заражая население прилегающей территории. Второе — это возможность безопасного отхода. Инкубационный период может длиться дни, недели и даже месяцы. Биооружие действует иначе, чем пуля. А террорист уберется восвояси задолго до того, как проявит себя его атака.
На самом деле, — продолжал он, — жертвы могут и не подозревать о том, что стали объектом нападения. Одной из главных составляющих этого кошмарного сценария является время, необходимое для установления самого факта: подверглись ли вы атаке или стали жертвой обычной эпидемии.
Внутри снова зашевелилось предчувствие, периодически напоминавшее о себе в последние два дня.
— И вот еще что, — сказал отец. — Ты говорила, эта секта планирует свою акцию на Хэллоуин? Осталась всего неделя. Если они и намеревались применить бактериологическое оружие, то сделали это заранее. Они уже сделали это.
Я замерла на месте, словно окаменев. Истина лежала прямо передо мной. Инкубационный период. Вектор развития. Нарастание заболевания, переходящего в эпидемию.
— Бешенство, — громко произнесла я.
ГЛАВА 19
Неужели Нейла Йоргенсена намеренно заразили бешенством? Если да, то нападение полусобаки-полукойота, происшедшее в Чайна-Лейк, больше не выглядело случайным событием, причем ясно, что животное предполагали натравить на меня, а не на Эбби. И то, что странный гибрид оказался одомашненным, не предвещало ничего хорошего.
Перед нападением животное находилось под контролем человека, его пищу составлял собачий корм из обычного магазина, при этом диагноз «бешенство» проявлял себя вполне явными симптомами. Как такое возможно? Анализируя ситуацию, сложившуюся у «Лобо» тем вечером, я вспомнила: подойдя к своей машине и увидев работу вандалов, заметила другую машину, быстро уехавшую прочь. Тогда я решила, что в ней были люди, расписавшие мой «эксплорер». Но возможно, вандалы оставили за собой не только пятна краски.
Отец отреагировал скептически. В свое время военные проанализировали множество боевых средств, химических и биологических, начиная с бубонной чумы и оспы и заканчивая кожно-нарывными веществами и ящуром. Бешенство никогда не принимали в расчет. Болезнь развивалась слишком медленно и плохо передавалась от человека к человеку.
— Для того чтобы некое средство превратилось в настоящее оружие, требуется решить проблему доставки реагента к объекту. Например, в виде аэрозоля. И здесь койот — это вообще не вариант, — сухо заключил он.
Я возразила, что бешенство представляет совершенно особенный патоген, имеющийся в самой природной среде. К тому же здесь, в дикой фауне Калифорнии, это заболевание было эндемичным. Помню, родители всегда предостерегали детей от игр с опоссумами или енотами. Для поимки бешеного животного требовалось лишь терпение и никогда — искусство следопыта. Так же как для создания очага бешенства.
— Мы говорим не о том, что этим зарядят ракеты. Мы говорим о реакции обычных людей, испытывающих навязчивый ужас перед микробами. О тех, кто болезненно переживает любой контакт с людьми «нечистыми».
О людях, которые жаждут консервов, чипсов и готовятся к встрече Судного дня.
Отца я не убедила. Пришлось идти на компромисс.
— Ладно, не будем называть это биотерроризмом. Скажем так: биоагрессия.
Бешенство не годилось для боя. Но хорошо подходило для убийства.
— Тебе нужны более веские доказательства, — сказал отец.
Я положила трубку и велела Люку садиться в машину. Времени до намеченной встречи с Джесси оставалось предостаточно. Мы поехали в центр, к зданию «Ньюс пресс».
Легкий бриз колыхал ветви росших вокруг площади ив. Солнечные лучи, заливавшие своим теплом красную крышу здания, ярко освещали белые, как мел, стены. В холле появилась Салли Шимада. Кораллово-красное платье отлично сидело на журналистке, подчеркивая живой блеск ее черных волос.
— Должно быть, вы явились, чтобы отплатить за сделанное мной одолжение, — сказала она, с улыбкой глядя на Люка. — Добрый день, молодой человек.
Мальчик прильнул ко мне.
— Привет.
— Ваш брат дал согласие на интервью? — спросила она.
— Нет. Зато у меня есть новости, от которых волосы становятся дыбом даже на ногах. Что вы узнали относительно смерти Йоргенсена?
Салли сделала вид, что вышла из себя. Впрочем, она не сумела утаить свои настоящие чувства.
— Новость, достойная первой полосы. — Оглянувшись на дежурного, она предложила: — Выйдем на улицу.
Присев на стоявшую снаружи скамейку, мы наблюдали, как Люк гоняет футбольный мяч по лужайке перед зданием. Солнце играло на его черных как смоль волосах.
— Йоргенсен заразился бешенством после укуса летучей мыши. Анализ показал присутствие штамма, который они переносят. А дальше еще интереснее. Страшно то, что летучая мышь может укусить любого, причем так, что никто этого не заметит. Летают они бесшумно, а укус почти не оставляет следов. Кроме того, укусы летучих мышей практически безболезненны, и, если человек спит, он может и не проснуться.
— Но это…
— Да, просто ужас.
— Что обычно случается потом?
— В обычном среднестатистическом случае? Пациент впадает в галлюцинации и не может глотать. Врач Йоргенсена предполагал бешенство, но семья категорически отрицала возможность укуса животного. Позже они вспомнили, что пару месяцев назад видели летучую мышь в его спальне. Но было слишком поздно. Пациент скончался.
— Я знаю, что где-то рядом живут летучие мыши, однако…
— Погодите. Специалисты обнаружили в доме Йоргенсена следы присутствия летучих мышей. Помет, знаете ли. Прямо на полу. — Салли брезгливо поморщилась. — Летучие мыши проникли сквозь щель, оставленную между дымоходом и крышей, хотя проем и был заизолирован прокладками из очень тонкой и спутанной стальной проволоки, вроде мочалки для чистки посуды.
Я представила себе чердак. Пятна от помета и шевелящиеся коричневые существа, висящие под самой крышей. Картина, которую я уже видела. Когда и где? Попыталась сосредоточиться и вспомнить — безрезультатно.
— Стальная путанка? Наверное, это единственное средство для защиты чердака от мелких животных. Проволока впивается им в нос.
— Вы не поняли. Заделав щель, летучих мышей заперли внутри чердака. Йоргенсен сам подписал свой приговор.
Салли переполняла гордость. Еще бы, новость для первой полосы. Для журналистки это все равно что нюхнуть кокаина. Глядя в пространство, я напряженно пыталась вспомнить, где видела эту картину… И вдруг схватила Салли за руку.
— Что такое? — удивленно спросила она.
Энджелс-лэндинг. Убогие хижины. Заляпанные пометом старые автомобили, а над ними, под стропилами, — смутные очертания чего-то напоминавшего птичьи гнезда.
— Смерть Йоргенсена не случайно поселилась в его доме.
Взгляд Салли, нацеленный на меня, засветился интересом. В голове стучало.
— Нужно срочно звонить в департамент здравоохранения, — сказала я.
Со своей информацией я добралась до того инспектора из департамента здравоохранения, который уже снимал с меня показания, предупредив, что наш разговор внимательно слушает сидящая напротив меня репортер Салли Шимада. И задала главный вопрос: