— Были ли у нее при себе какие-либо подарки? — продолжал Ив.
— Господь с вами, добрый сеньор, этот англичанин — сущий голодранец! — в сердцах воскликнул крестьянин. — Он украл у нас последний круг колбасы и свел нашу дочь со двора, а потом вернул дочь нашу испорченной, колбасу же не вернул вовсе.
— Было бы удивительно, если бы он вернул колбасу и не вернул дочь, — заметил сир Ив. — А чего ты хочешь от меня?
Крестьянин пожал плечами и растерянно огляделся по сторонам, но никакого внятного ответа дать не смог.
Тогда сир Ив сказал:
— Ступай теперь, потому что у меня есть более важные заботы.
Эсперанс выставил просителей, а сир Ив оделся и сказал:
— Клянусь волосами святой Урсулы, этот англичанин мне заплатит за беспокойство!
— Он ранен, мой господин, — напомнил Эсперанс.
— Тем лучше; я одолею его без труда! — сказал сир Ив.
Фома и не думал скрываться; Ив увидел его в замковом дворе около полудня: англичанин отдавал приказания своим людям и распоряжался насчет обеих своих лошадей, которых водили по двору и чистили.
Сир Ив спустился во двор, и Фома весело приветствовал его.
— Хорошо провели ночь, как я слышал? — заговорил с ним сир Ив.
— Да уж получше, чем вы в вашем замке, где одни только старухи да солдаты, — отвечал Фома. — Не хотел я вам говорить раньше времени, сир де Керморван: нынче я уплываю на том самом английском корабле, что доставил вам зерно.
Ему подвели коня, и Фома уселся в седло. Копейщик его уже был верхом, а лучники медленно приближались к своему господину, не сводя глаз с сира Ива.
— Вы украли кувшин у одной женщины и честь — у другой, — сказал сир Ив. — А теперь считаете свои дела в Керморване законченными?
Фома пожал плечами:
— Той женщине я заплатил, хотя полагаю, что в разговоре с вами она и словечком об этом не обмолвилась, старая чертовка; что до девушки — за всю ночь ни разу она ни на что не пожаловалась…
— Может, она и жаловалась, да вы не слышали?
Фома нахмурился:
— Никогда в жизни я не прикасался к женщине против ее воли. Потом, бывает, наступает у них раскаяние, но этого я предвидеть не могу. Иногда раскаяние и не наступает. А если вы так и будете жить отшельником, то так и не узнаете, каково это — быть молодым.
Тут он развернул коня и поскакал прочь.
А Эсперанс обратился к сиру Иву:
— Пусть англичанин уезжает с миром, мой господин. Я мог бы снять его стрелой, или догнать и изрубить его мечом, или натравить на него наших крестьян. Я мог бы даже пробраться на корабль и загрызть его спящего — но он везет важную новость графу Уорвику в Кале, и нельзя его останавливать.
Ив хотел было спросить — какую новость, но Эсперанс уже ушел: должно быть, Ив слишком долго раздумывал над услышанным и потерял счет времени. С ним такое случалось, и чем дольше — тем чаще.
Глава одиннадцатая
ОСАДА КАЛЕ
Фома Мэлори вбежал в казарму — темные, коротко остриженные волосы слиплись, лицо раскраснелось. Схватил кувшин, махом допил тухловатую воду, вытер губы, улыбнулся окружающим — а смотрели на него кисло, но Фома к таким взглядам привык и просто кивнул в знак приветствия.
— Стрелы привезли? — спросил он, все еще задыхаясь.
— Если и привезли, — после паузы взял на себя труд ответить один из сержантов, — то не сюда.
Фома ничего больше не сказал и выскочил наружу.
— Какой бодрый, — заметил сержант, которого звали Лиамонд.
Кругом засмеялись, негромко, потому что Фома не успел отойти далеко.
— Это он после той истории, — понизив голос, заговорил Лиамонд. — Хочет, чтобы его запомнили в казарме и у ворот Кале, но только не в доме Элеоноры Бакхилл. — Он обвел взглядом остальных: — Не слыхали, как Фома навещал Элеонору Бакхилл? Да весь Кале, наверное, слышал…
Собеседники его дружно мотали головами, так что Лиамонд наконец начал рассказывать:
— В общем, случилось так: Бакхилл, торговец тканями, в прошлом году привез из Саутгептона молодую жену и засунул ее, как репу в грядку, в свой толстый дом недалеко от гавани Кале. Сидеть, как репа, Элеоноре было скучно, вот она и придумала себе развлечение — ходить на рынок.
— Кого трудно представить себе на рынке, так это шерифского сынка Фому, — со смешком заметил молодой сэр Артур Уоллис. Он частенько засиживался за разговорами с простыми солдатами, за что пользовался их большой любовью.