Потом он лежал с распростертыми руками на полу и всем телом чувствовал дыхание земли. Он пережил затишье души. Он поднимался по тлеющим углям, нырял в ледяную воду, его уносил ветер и обнимала сырая земля. Он плевал на распятие, которое они протягивали ему, он проклинал Христа и давал клятву вечной верности истинному творцу всех вещей.
Он произнес вероисповедание тамплиеров и выслушал праздничные слова преображения. Стоя на коленях, он чувствовал, как они срезают волосы у него на затылке. Обнаженное место было не больше мальтийской монеты. Крепко сжав зубы, он ждал боли. Когда они выжгли ему на затылке каленым железом клеймо Бафомета, он вынес эти муки молча и с полным самообладанием.
‑ Ferte fortiter. Hoc est quo deum antecedatis. Ille extra patientiam malorum est, vos supra patientiam. «Переносите страдание мужественно. Эту силу дает вам Бог. Он не причастен к вашему страданию. Вы сами виновны в этом», – торжественно звучали в зале слова Магистра.
Вдруг его ослепил блеск бесчисленных свечей. Его одели. На плечи ему накинули белоснежный плащ тамплиера. Вместе они пели «Quare splendidum te, si tuam non habes, aliena claritudo non efficict Никакой свет не поможет тебе засиять, если ты сам не обладаешь им».
Теперь он стал одним из них.
Когда Захария в то утро вернулся в свою келью, солнце поднялось еще невысоко. «Возможно ли это? – спрашивал он себя. – Как могло длиться посвящение только несколько минут?»
Позже, во время хвалебна святого этого дня, он узнал, что с утра его посвящения прошло три дня. Как считается время на пороге смерти? Он перекрестился и вспомнил слова старого учителя Муснье. Par‑cite natales timidi numera deorum. «Не подсчитывайте днями возраст божества!»
* * *
Бесконечно долго тянулось время. Захария и Орландо считали дни до своего отправления.
‑ Путешествия как семена, – сказал учитель Муснье. – Для каждого свое время. Кто в октябре засевает землю бобами или в мае ищет орехи, трудится напрасно, равно как и тот, кто сейчас отправляется на Восток. Дождь размыл дороги. Никакая телега не сможет проехать.
Кого любит Бог, того Он оставит дома.
Каждое путешествие – как опасная болезнь. В обоих случаях следует составить завещание. Лишь немногие переживут лихорадку. Тебе известна болезненная жажда странствий, когда повышается пульс, ибо в пути жизнь проходит быстрее? Она немногого стоит. Помутит ли твой рассудок буря с градом? Неведомые запахи и звуки лишат тебя ориентации. Бурлящая смена образов дурманит тебя, как валерьянка и пиво из спельты. Мимо проносятся города, башни, дома, деревья и цветы, дикие звери и домашние животные, пернатые и в мехах, и люди, прежде всего люди, много врагов и мало друзей, много потерь и мало удачи. За каждой далью лежит неизвестность. Сквозь день вьется путь, перепрыгивает через пропасти, на ощупь пробирается через леса, пересекает ручьи, раздваивается на перекрестках, сбивает чужеземца с верной дороги. Разбойники поджидают в засаде, повсюду сторожат лешие и болезни, от которых не найти лечебной травы. Вода и дикие звери преграждают путь. Горы с чужими названиями заслоняют небо. Бурные реки уносят путешественника прочь. Моря манят его в даль, на счастье или погибель – кто знает это, если он доверяет свою жизнь кораблю!
Когда наступил день отъезда, на восходе солнца оседлали двух лошадей. Гужевой скот не нужен тамплиерам. Они путешествуют без поклажи. Орден рассчитал их маршрут так, что каждый вечер они будут ночевать в новом аббатстве тамплиеров. Там их обеспечат всем необходимым: чем‑нибудь из скудной трапезы, дорожным провиантом, чистым бельем и сменными лошадьми. Никакой тамплиер не имел при себе денег. Его нельзя ограбить, у него не попросить милостыни. От дорожных податей и платы за проезд моста они освобождены папским указом. Не обремененные грузом они скачут быстро, как королевские курьеры. Захария был вооружен длинным мечом. Его новый белый плащ развевался на ветру. Орландо в синей холщовой рубахе держался скромно, как оруженосец, который сопровождает своего господина. У него не было ни меча и ни копья. Только волчий капкан привязан сзади к седлу. Железные зубы ловушки скалились, ровно клыки зубастого пса.
‑ На что тебе это? – спросил Захария. Орландо ответил:
‑ Нет более действенного оружия.
В доказательство он отвязал капкан от седла. Он был длиной почти в три фута, тяжелый как молот и заканчивался цепью с железным кольцом, в которое можно было забить в землю кол, чтобы не дать добыче убежать.
Орландо должен был применить всю свою силу, чтобы раскрыть железные челюсти. Тяжело дыша, он положил раскрытый капкан на землю. Орландо поднял ветку толщиной в руку. Едва она коснулась механизма, как стальные зубы лязгнули с такой яростью, что деревянные щепки с треском пролетели мимо их ушей.
‑ Miserere mei, erbarme, Господи Иисусе! – в ужасе закричал Захария…
‑ Нет ничего лучше, – засмеялся Орландо и снова привязал капкан к седлу.
‑ Сколько испытаний должен перенести волк, если хочет убить дичь! Голодный, он гонится за нею, в большинстве случаев напрасно и часто сам становится жертвой охоты. Посмотри, наоборот, на паука. Он умеет ждать. Добыча сама идет в его сети, делая себя жертвой. Каждый хищник умеет охотиться. Он знает, как делать ловушки – это искусство, подобное чтению и письму. Оно относится к важнейшим навыкам, которыми должно владеть любое живое существо, если хочет выжить. Купцу, который желает выручить много денег, приходится раскладывать свой товар как наживку. И девушка в стремлении выйти замуж умеет расставить сети на мужчину. Первые христиане были не охотниками, а рыбаками. Их орудием была удочка, а не копье. Даже Бог использовал колокола и отпущение грехов, чтобы завлечь наши души.
‑ Но все же тебе стоило бы взять меч, – сказал Захария.
‑ Мне не нужен меч. Я ношу на поясе мой молот. Ты видел когда‑нибудь меч, который кует молот? Молот сильнее всех мечей и к тому же полезнее.
В окрестностях Парижа улицы были населены самым разным кочующим сбродом: торговцами и артельщиками, студентами и шпильманами, рыцарями и пилигримами, нищенствующими монахами, конными гонцами, целителями, помощниками палача и шлюхами.
Большинство передвигалось пешком. Телеги – а экипажи и подавно! – редко видели за пределами Парижа. Сельские дороги находились в таком плохом состоянии, что в дождь колеса повозки утопали в грязи, а в сухую погоду раскалывались на выбоинах. Знатные дамы или высокое духовенство путешествовали в закрытых паланкинах, которые несли несколько носильщиков, подпрыгивая в тяжелом галопе, за что Гемини презрительно прозвал их «рабочими клячами»: «В них всегда скрывается бедолага».
Южнее Орлеана дорога затерялась в девственной природе, которая чудом была не нарушена крупными поселениями. В дремучих лесах Солони не раз заблудились оба тамплиера. На развилках дорог не было указателей, потому что люди, живущие здесь, уничтожали все щиты с названием направлений, дабы никакие праздношатающиеся подонки не нашли бы их селений, расположенных по сторонам большой дороги.
* * *
Кошку прибили гвоздем за шкурку к деревянным воротам амбара. Она висела там, как Христос перед деревенской церковью. Ее зеленые глаза были широко раскрыты. Выпущенные когти дрожали от ярости и страха. Слюна текла из фыркающей пасти. Испражнения и кровь приклеились к ее шерсти. Пара мальчишек и девчонок, одетых в грубую одежду из крестьянского льна, стояли перед ней. Они тряслись от смеха и озорства.
‑ Фыррр… фыррр… фыррр… – фыркал длинный тощий юнец, которого звали Червем. Он скалил зубы и плевался в кошку.
‑ Эй, поддай ей! – смеялись девчонки. – Или ты боишься за свое личико? Отколоти ее! Вбей ее в ворота амбара!
‑ Фыр… фыр… фыр! – продолжал Червяк. Он высоко подпрыгивал, размахивая руками и ногами, как ветряная мельница. Прищуренными глазами он пристально смотрел на кошку. Их взгляды встретились и вцепились друг в друга.
‑ Добей ее! Раздави как блоху!
Червяк подбоченился. Он тяжело дышал. Потом он бросился на жертву, наклонив голову, как нападающий баран. Кошка забилась в фейерверке безумных ударов и укусов. С окровавленным лбом и расцарапанными ушами Червяк спасся бегством. Девчонки визжали от восторга. Тогда встал другой парень, с рыжей шевелюрой и прыщавым лицом. Низко наклонившись, он пустился бегом. Промахнувшись, он ударился головой о дверь амбара. Выпучив глаза, он лежал как застреленный кролик.