- Ay твоего лона тоже много названий?
- О, да, – ответила она. – Много, и довольно красивых: el hezzaz – «подвижная», el meussass – «сосущая», el harr – «жар», abou belauom – «прожорливая», abou cheufrine – «двугубая», el ladid – «оценивающая», el sakouti – «умалчивающая», и много еще других, Имена для кубка Евы так же многочисленны, как цветы вади после первого весеннего дождя.
- А как называется твоя чаша?
- El tauq, «ожерелье».
- Звучит красиво, – сказал Орландо.
- Но еще красивее звучит объединение наших полов: Tauq al-hamama, «ожерелье голубки».
* * *
Самуил скакал на буланой лошади, «цвета Изабеллы», как сказал он, названной в честь герцогини Изабеллы, которая дала священную клятву переменить нательную рубашку лишь после того, как вернется из крестового похода ее супруг. Самуил добавил смеясь:
- Герцог отсутствовал четыре года.
Вообще старик разбирался в лошадях. Прежде чем заняться янтарем, он торговал лошадьми, сперва в Генуе, затем в Святой Земле.
- Какое прибыльное дело! – вздыхал он. – Я продавал лошадей крестоносцам Сарацины угоняли их и доставляли опять ко мне. Я скупал у них добычу, чтобы спустя пару дней предложить ее другим крестоносцам. Претензий никогда не было. Очень редко всадник переживал своего коня. То были кровавые дни под Акконом. К сожалению, под градом сарацинских стрел и ударами мечей христианского войска погибло много коней. Вы когда-нибудь видели поле битвы, полное умирающих лошадей? Разрубленные крупы, подковы, торчащие к небу! Глазные яблоки, вылезшие из глазниц от мучения и ужаса! У меня нет сочувствия людям. Они хотели боя и искали его. Но лошади! Как мог Господь Бог допустить такое? Что общего имеют с этим безумием звери? Людей хоронят. А лошади остаются лежать под палящим солнцем. Их вздувает, как упругую волынку. Трупы лопаются с такой силой, что разрывает сидящих на них стервятников. Вонь стоит невыносимая.
- Вы желаете расквитаться со мною за свиней? – спросил Бенедикт.
- О нет, вовсе нет! – сказал Самуил.
- Вы видели императора в Святой Земле?
- Я ни разу с ним не встречался, но знаю в лицо его первенца.
- Принца Генриха?
-Почему вы называете его принцем? Разве он не был коронован как немецкий король восемнадцати лет в Аахене?
- Что за человек этот король?
- Тщеславен, как все великие герцоги, любит золото и украшения, прежде всего янтарь цвета меда. Он скупил у меня все камни, которые я привез с собой. Больше, чем фризское золото, как оворят, он любит молодых женщин, на которых тратит свое состояние.
- Вы продавали ему и девушек? – подтрунил над собеседником Бенедикт.
- Я бы никогда не стал торговать людьми, – сказал Самуил. – Нет большей низости. Вы бывали когда-нибудь на невольничьем рынке? Там разлучаются семьи, как банановые связки. Худшее в этом роде я пережил у стен Дамиетты. И тогда он рассказал:
- Войско крестоносцев разбило лагерь на равнине перед Дамиеттой. Над той стороной лежала мертвая скука бесконечной осады. Болезни и лишения мучили людей. Уже вспыхнули первые кровавые «дела чести» между христианскими союзниками. И тут произошло неслыханное событие. Пара фризов – родом из мест, что лежат у устья Эмсы, – во время разбойничьей вылазки убили жителей одной из деревень феллахов и захватили девушек. Новость как огонь распространилась по лагерю. «Девушки! Где?» Каждый хотел их увидеть. Сотнями воины устремились к пленницам.
Их было восемь, четырнадцати-пятнадцати лет. Босоногие, с расплетенными косами, испуганные, сбившиеся в кучу, как заблудившиеся дети. С ужасом они глядели на чужеземных воинов, которые готовы были проглотить их глазами. Это было как в львиной пещере перед кормлением. Фоко, предводитель фризов, с секирой в руке, рявкнул в кривой рог, предупреждая собравшихся: «Добыча принадлежит тому, кто ее взял, так звучит закон войны! Девушки – наши! Но когда мои люди натешатся ими, можете забрать их».
Самуил вытер слезы:
- Они передавались от мужчины к мужчине. Один продавал их следующему. Еще до полуночи их замучили до смерти. Но даже и тогда нашлись желающие заплатить – за мертвых. Какие скоты люди!
- Да, война – это молох. Она поглощает все, что ей попадается на пути, – согласился Бенедикт. – Мне кажется, вы многое повидали на свете. Где же вы чувствуете себя дома?
- Где у еврея дом? Везде и нигде, как у птицы в небе. Это наша боль и сила.