Вторым представлением была оперетка Иоганна Штрауса – сына «Летучая мышь», в ней маменька играла Розалинду. И опять на все представления зал был полон, и я сама смотрела с огромным удовольствием, но каково актерам исполнять это день за днем, не понимала.
Но как бы то ни было, завтра должно было состояться последнее представление и все окончательно завершится. Правда, не совсем понятно чем. То есть мы пока так и не решили, стоит ли сразу же вернуться в Россию или позволить себе посетить какой-нибудь европейский курорт.
5
В этот последний раз я весь спектакль провела за кулисами.
На поклон артистов вызывали никак не меньше двадцати раз, хотя в предыдущие дни публика ограничивалась дюжиной вызовов. Оно и понятно, спектакль был последним, у нас в Томске, к примеру, на завершении сезона тоже не меньше двадцати раз открывали занавес.
Я дождалась маменьку, помогла ей донести до грим-уборной букеты.
– Ох! И устала же я! – воскликнула она, падая в кресло перед зеркалами. Больше всего устала петь и говорить не по-русски.
– А тебе не жалко будет? – спросила я.
– Всего этого? – Маменька неопределенно махнула рукой. – Конечно, мне будет жалко! Но ведь и в России есть театры и зрители! Дашенька, ты бы проследила, чтобы Александр Сергеевич непременно пришел на банкет, а то он застесняется не хуже твоего Пети.
– Ничего, с ними дедушка, он уж непременно их приведет.
Петя однажды высказался в том смысле, что если его отец познакомится с моей маменькой, то он запросто может в нее влюбиться. И тогда мы с ним можем стать родней. Я ответила, что для того, чтобы породниться, не обязательно женить наших родителей. Не знаю, помнил ли Петя тот разговор, но я его припомнила, когда увидела, какими глазами Александр Сергеевич смотрит на маму. И понятно, отчего он так смотрел, таких красивых женщин, как маменька, больше нет на всем свете! Но его восхищение вовсе не превратилось в любовь. А вот подружиться они подружились. И теперь маменька считала своим долгом опекать Александра Сергеевича.
– Ничего неудобного в том нет! Вы мой гость! – говорила она накануне, приглашая на банкет по поводу окончания гастролей и театрального сезона своей труппы. – Я, как прима, могу и сто гостей позвать, а зову только вас с сыном.
– Э-э-э… но ведь и Даша с Афанасием Николаевичем будут.
– А без них никакого банкета и вовсе не было бы. Вы, верно, знаете, что все примы капризны, а уж я умею капризничать, коли захочу, так, что все что угодно испорчу.
– Ни за что не поверю, что вы капризны, – засмеялся томский градоначальник. – Хотя вы и сыграли сию минуту капризницу так, что вашим словам невозможно не поверить.
– Желаете проверки?
– Нет-нет! – Тут он, похоже, в самом деле испугался, что прима начнет капризничать и всем испортит праздник. – Буду всенепременно!
Но маменька ему не слишком поверила, вот и заговорила сейчас о том, чтобы я за его прибытием проследила.
– Это, верно, они и есть, – сказала я, заслышав стук в дверь.
Но ошиблась, это всего лишь принесли несколько корзин цветов. Не успела дверь за служителем, принесшим цветы, закрыться, как на пороге возник граф Алексей Юрьевич Никитин. Тоже с букетом, да еще вслед за ним несли едва ли не самую большую за сегодняшний день корзину с цветами. Хотя мне всякий раз казалось: да куда уж больше?
– Здравствуйте, Ирина Афанасьевна! Сегодня вы были еще более восхитительны, чем обычно! Позволите войти?
– Входите, входите, Алексей Юрьевич. Не держать же мне вас за порогом, как приставучих юных воздыхателей.
– А что, одолевают?
– Ох, одолевают!
– Так мы их живо отвадим! – грозно пообещал граф. – Антоша, ты чего застрял?
– Так в буквальном смысле и застрял, – ответил человек, несущий корзину. – Не проходят ваши цветы через двери. Опа!
Корзину все же удалось втиснуть в дверной проем.
– Это мой секретарь Антон Петрович Мордвинов, – представил спутника граф.
– Позвольте, Ирина Афанасьевна, и мне выразить свой восторг? – спросил секретарь, ставя корзину к ногам маменьки.
– Выражайте! – Маменька сопроводила это разрешение поистине царским наклоном головы.
Антон Петрович сделал шаг назад, выпрямился и вообще принял подобающую для чтения оды или произнесения напыщенной речи позу, широко открыл рот, но тут же отказался от всего этого пафоса.
– Да нет у меня таких слов, чтобы его выразить, – сказал он очень искренне и очень просто. – Мы уж с графом в скитаниях наших много всякого видели. И по ту сторону океанов, и по эту. Полагал, что меня уж ничем не удивить. Однако ж…
– Ты, Антоша, все же обдумай выражение своих чувств, лучше, чтобы они с рифмами получились. Он же у меня стихи сочиняет, и неплохо! А покуда доставай футляр.
Секретарю было далеко за сорок, но отчего-то обращение Антоша по отношению к нему выглядело очень уместным и наиболее подходящим. И не было в нем ни грамма уничижения. Оттого и я сразу же стала называть его про себя этим ласковым именем.
Антоша извлек из-за пазухи внушительный футляр – как только он там помещался так, что ничего не топорщилось в платье? – и передал графу. Алексей Юрьевич футляр раскрыл и протянул маменьке.
– Вот та вещица, о которой у нас уговор с вами был, – сказал он.
– Прекрасная вещица! – восхитилась маменька.
Ожерелье состояло из двух нитей, унизанных небольшими бриллиантами. Между нитями были устроены перемычки, также с бриллиантами. Чем ближе к лицевой стороне ожерелья, тем длиннее были перемычки, зато позади у застежки нити сходились вместе. В самом центре на нижней нити была еще подвеска с тремя бриллиантами крупного размера голубого оттенка. В лучах света все переливалось очень красиво!
– Вы уж примерьте. Страх как хочется взглянуть, как оно на вас смотреться будет. Я его уж давненько не видал в том виде, для какого оно предназначено.
Граф недоговорил, что последний раз видел ожерелье на шее своей покойной жены, но это было и так ясно.
– Даша, застегни, пожалуйста, – попросила маменька. Я исполнила просьбу и сделала шаг в сторону.
– Какой неправильный выбор сделал Алексей Юрьевич! – чуть охрипшим голосом произнес Антоша. – Ваша красота совершенно затмевает блеск камней!
– Эй, друг любезный! – осадил его граф. – Выбор мой самый что ни на есть правильный. На такой красивой женщине и ожерелье кажется еще прекраснее.
Похоже, они могли бы еще посоревноваться в комплиментах, но тут раздался голос дедушки:
– Господа, позвольте пройти!
Я оглянулась. Дверь осталась незапертой, и сейчас там толпилась целая куча народу. Артисты и артистки, кое-кто из публики, все стояли и смотрели, буквально раскрыв рты и даже пребывали в легком оцепенении. Так что дедушке с Александром Сергеевичем и Петей пришлось приложить немалые усилия, расталкивая эту толпу, чтобы суметь войти к нам. Впрочем, это привело лишь к тому, что людей, застывших в оцепенении, еще прибавилось. Они все трое так и окаменели, едва перешагнули порог. Дедушка, впрочем, справился быстро, а вот Александра Сергеевича пришлось усаживать на стул, а то у него ноги стали подкашиваться.
Маменька глянула на всех весело и громко заявила:
– Я вот сейчас еще переоденусь в подходящее платье! То ли еще будет! А пока прошу посторонних покинуть мою комнату.