Дамы упали на одну из них, испытывая глубокое волнение, граничившее с отчаянием.
Под дверью виднелась полоса света, а за дверью слышались шаги швейцарца, который то поднимал, то опускал ружье.
По ту сторону этого слабого препятствия — дубовой двери — было спасение; по эту — позор, скандал, почти что смерть.
— О! Завтра, завтра… когда узнают… — пробормотала старшая из дам.
— Но вы скажете правду.
— Поверят ли ей?
— У вас есть доказательства. Мадам, солдат не будет на часах всю ночь, — продолжала молодая женщина, к которой, казалось, возвращалось самообладание по мере того, как ее спутница теряла его, — в час его сменят, и другой окажется, быть может, более уступчивым. Подождем.
— Да, но патруль пройдет после полуночи, и меня найдут за воротами, увидят, что я дожидаюсь пропуска, прячусь! Это позорно! Знаете, Андре, у меня кровь так и приливает к голове, я задыхаюсь…
— О, не отчаивайтесь, мадам; вы обыкновенно так мужественны, а я еще недавно совсем было упала духом… И вот мне приходится ободрять вас!
— Тут кроется заговор, Андре, и против нас. Этого никогда еще не случалось; дверь никогда не бывала заперта… Я умру от стыда, Андре, я не вынесу этого.
И она откинулась назад, казалось почти лишаясь чувств.
В эту минуту со стороны чистой белой версальской мостовой, по которой теперь ходит так мало людей, послышались шаги. И одновременно раздался чей-то веселый молодой голос — голос молодого человека, беззаботно напевавшего одну из тех манерных песенок, что составляли отличительную принадлежность времени, которое мы пытаемся описывать:
— Этот голос!.. — воскликнули одновременно обе женщины.
— Я узнаю его, — сказала старшая.
— Это голос…
продолжал певец.
— Это он! — сказала на ухо Андре дама, которая так энергично выказывала свое беспокойство. — Это он, он нас спасет!
В это время молодой человек, закутанный в длинный меховой редингот, вошел под арку стены и, не замечая обеих женщин, постучал в дверь и позвал:
— Лоран!
— Брат мой! — сказала старшая из дам, дотрагиваясь до плеча молодого человека.
— Королева! — воскликнул тот, отступая на шаг и снимая шляпу.
— Тсс! Добрый вечер, брат мой.
— Добрый вечер, мадам, добрый вечер, сестра моя. Вы не одна?
— Нет, со мной мадемуазель Андре де Таверне.
— А, прекрасно. Добрый вечер, мадемуазель.
— Монсеньер… — прошептала с поклоном Андре.
— Вы выходите, сударыни? — спросил молодой человек.
— Нет.
— Значит, возвращаетесь к себе?
— Очень бы желали этого.
— Вы, кажется, звали Лорана?
— Да.
— Так что же?
— Позовите Лорана, в свою очередь, и сами увидите.
— Да, да, позовите, монсеньер, и сами увидите.
Молодой человек, в котором читатель, без сомнения, узнал графа д’Артуа, подошел к дверце.
— Лоран! — позвал он снова, постучав в дверь.
— Ну вот, опять началась та же забава, — послышался голос швейцарца, — я вас предупреждаю, что, если вы будете еще приставать ко мне, я позову своего офицера.
— Что это значит? — спросил в недоумении молодой человек, оборачиваясь к королеве.
— Это швейцарец, которого поставили здесь вместо Лорана, вот и все.
— А кто это сделал?
— Король.
— Король?
— Да, солдат сам только что сказал это.
— И ему отдан приказ никого не пропускать?
— Наистрожайший, по-видимому.
— Черт побери! Придется сдаваться.
— Каким образом?
— Дадим денег этому негодяю.
— Я ему уже предлагала: он отказался.
— Предложим ему нашивки.
— Предлагала и это.
— Ну?
— Он ни на что не поддается.
— В таком случае остается одно средство…
— Какое?
— Я подниму шум.
— Вы нас скомпрометируете… Милый Шарль, умоляю вас!
— Но я никак вас не скомпрометирую.
— О!
— Встаньте в сторонке. Я буду стучать, как глухой, и кричать, как слепой; в конце концов мне откроют, и вы пройдете за мной.
— Попробуйте.
И молодой принц снова принялся звать Лорана, затем стал стучать рукояткой своей шпаги и поднял такой шум, что швейцарец воскликнул в бешенстве:
— А, если так, я позову моего офицера!
— Э, черт возьми, зови, мошенник! Я только и добиваюсь этого вот уже четверть часа.
Минуту спустя за дверью послышались шаги. Королева и Андре стали позади графа д’Артуа, приготовившись воспользоваться проходом, который, по всей вероятности, должен был открыться.
Они слышали, как швейцарец объяснял причину этого шума.
— Мой лейтенант, — говорил он, — это дамы с каким-то мужчиной, который назвал меня только что мошенником. Они хотят вломиться сюда.
— Что же тут удивительного, если мы хотим войти, раз мы из дворца?
— Желание может быть, и вполне естественное, сударь, но это запрещено, — отвечал офицер.
— Запрещено! Кем это, черт возьми?
— Королем.
— Прошу извинить меня, но не может быть, чтобы король желал оставить придворного офицера ночевать на улице.
— Сударь, не мое дело обсуждать намерения короля; мое дело только исполнять его приказания, вот и все.
— Однако, лейтенант, приоткройте немного дверь, чтобы нам разговаривать было удобнее, чем через деревянную перегородку.
— Сударь, повторяю вам, что мне приказано держать дверь запертой. Если же вы, по вашим словам, офицер, то должны знать, что такое приказ.
— Лейтенант, вы говорите с командиром полка.
— Прошу извинить, мой полковник, но у меня точный приказ.
— Подобные приказы не касаются принцев. Ну же, сударь, я принц и не могу ночевать на улице.
— Монсеньер, я в отчаянии, но я имею королевский приказ.
— Разве король приказал вам гнать прочь своего брата как нищего или вора? Я граф д’Артуа, сударь! Черт возьми! Вы рискуете многим, оставляя меня мерзнуть у двери!
— Монсеньер граф д’Артуа, — сказал лейтенант, — Бог мне свидетель, что я готов отдать всю свою кровь за ваше королевское высочество… Но король, доверив мне охранять эту дверь, соизволил лично приказать не открывать никому, даже ему самому, королю, если он придет после одиннадцати часов. Поэтому, монсеньер, я приношу вам свои нижайшие извинения, но я солдат, и если бы мне пришлось видеть вместо вас за этой дверью ее величество королеву, дрожащую от холода, то я ответил бы ее величеству то же самое, что с прискорбием сказал вам.
Сказав это, офицер пробормотал почтительнейшим тоном: «Доброй ночи» — и неспешным шагом вернулся к своему посту.
Что касается часового, замершего под ружьем у самой двери, то он не смел даже дышать и сердце у него билось так сильно, что если бы граф д’Артуа прислонился, в свою очередь, к двери, то мог бы услышать его учащенные удары.
— Мы погибли! — сказала королева своему деверю, взяв его за руку.
Он ничего не ответил.
— Знает ли кто-нибудь, что вы выходили? — спросил он.
— Увы, не имею понятия, — отвечала королева.
— Может быть, приказ, отданный королем, имел в виду меня, сестра моя. Король знает, что я выхожу ночью и иногда возвращаюсь поздно. Графиня д’Артуа проведала что-нибудь и пожаловалась его величеству — вот и причина этого деспотического распоряжения!
— О нет, нет, брат мой… Я вам от всего сердца признательна за деликатность, с которой вы стараетесь меня успокоить. Но, поверьте, эта мера — для меня, или, вернее, против меня!
— Не может быть, сестра моя… Король слишком уважает…
— Да, а между тем я здесь, у ворот, и завтра из-за совершенно невинной истории разразится ужасный скандал! О, у меня есть враг, наговаривающий на меня королю. Я это прекрасно знаю.