— Вероятно, у вас есть враг, милая сестра. Ну, а у меня мелькнула идея.
— Идея? Скажите скорее, в чем она заключается?
— Идея эта заставит вашего врага очутиться в таком же дурацкой ситуации, в какой находился бы осел, подвешенный за недоуздок.
— О, лишь бы только вы помогли нам выйти из этого нелепого положения, большего я не прошу.
— Спасти вас! Я надеюсь. О, я не глупее его, хотя и не такой ученый!
— Кто он?
— Э, черт возьми, граф Прованский.
— Вы, значит, согласны со мной, что он мой враг?
— Да разве он не враг всего, что молодо, всего, что прекрасно, всего, что способно на то, чего не может он.
— Брат мой, вам известно что-нибудь об этом распоряжении никого не пропускать?
— Может быть… Но прежде всего не будем стоять у этой двери: здесь собачий холод. Пойдемте со мной, милая сестра.
— Куда?
— Вы увидите; туда, где, по крайней мере, тепло… Пойдемте, а по дороге я вам расскажу, что я думаю обо всем этом. А, граф Прованский, мой милый и недостойный братец!.. Дайте мне руку, сестра; а вы, мадемуазель де Таверне, возьмите другую мою руку, и повернем направо.
Они тронулись в путь.
— Так вы говорили, что граф Прованский… — начала королева.
— Ну да! Сегодня вечером, после ужина короля, он явился в большой кабинет; король долго беседовал днем с графом де Хага, а вас совсем не было видно целый день.
— В два часа я уехала в Париж.
— Я это знал. Король, позвольте мне сказать вам это, милая сестра, столько же думал о вас, сколько о Харун ар-Рашиде и о его великом визире Джаффаре, и вел разговор о географии. Я его слушал очень нетерпеливо, ибо мне сегодня также нужно было отлучиться. О, простите, мы с вами, вероятно, покидали дворец не с одинаковыми целями, и поэтому я не прав…
— Ничего, продолжайте, продолжайте.
— Повернем налево.
— Но куда вы нас ведете?
— Очень близко. Осторожнее, здесь куча снегу. А! Мадемуазель де Таверне, если вы оставите мою руку, то упадете, предупреждаю вас. Итак, мысли короля были поглощены широтой и долготой, когда граф Прованский сказал: «Я желал бы засвидетельствовать свое почтение королеве».
— А! — воскликнула Мария Антуанетта.
— «Королева ужинает у себя», — отвечал король.
«Да? А я думал, что она в Париже», — прибавил мой братец.
«Нет, она у себя», — спокойно сказал король.
«Я только что от нее, и меня не приняли», — возразил граф Прованский.
Тогда я заметил, что король нахмурился. Он нас отпустил, моего брата и меня, и, без сомнения, навел справки после нашего ухода. У Людовика бывают вспышки ревности, как вам известно; он пожелал вас видеть, его не допустили войти, и он заподозрил что-то.
— Да, госпожа де Мизери получила от меня точное приказание.
— Вот-вот; чтобы удостовериться в вашем отсутствии, король отдал этот строгий приказ, и мы остались на улице.
— О! Это ужасный поступок, признайтесь, граф.
— Признаюсь. Но вот мы и пришли.
— В этот дом?
— Он вам не нравится, сестра моя?
— О, я не говорю этого; он, наоборот, восхищает меня. Но ваши слуги?
— А что?
— Если они увидят меня?
— Входите, сестра, входите, и я ручаюсь вам, что никто вас не увидит.
— Даже слуга, который откроет нам дверь? — спросила королева.
— Даже он.
— Невозможно!
— Мы сейчас это испытаем, — сказал со смехом граф д’Артуа.
И он протянул руку к двери.
Королева остановила его.
— Умоляю вас, брат мой, будьте осторожны.
Принц нажал другой рукой на половинку двери, украшенной красивой резьбой.
Дверь открылась.
Королева не могла сдержать испуга.
— Входите же, сестра, умоляю вас, — сказал принц, — вы ведь видите, что никого нет.
Королева взглянула на мадемуазель де Таверне с выражением человека, решившегося рискнуть; затем она перешагнула через порог, сделав один из тех прелестных жестов, которым женщины хотят сказать: «Господи благослови!»
Дверь бесшумно закрылась за ней.
Королева очутилась в передней с оштукатуренными стенами и мраморными цоколями; не особенно большое помещение было отделано с необыкновенным изяществом и вкусом; пол был мозаичный, с изображениями букетов цветов; на мраморных столиках стояло в японских вазах множество низких, густо разросшихся розовых кустов, с которых сыпался целый дождь душистых лепестков, столь редких в это время года.
Приятная теплота и еще более приятный аромат оказывали такое могучее действие на чувства всякого попавшего туда, что, едва успев войти, обе дамы забыли не только про свои опасения, но и про свою щепетильность.
— Хорошо, у нас теперь есть кров, — сказала королева, — и, надо сознаться, этот кров довольно удобен. Но недурно было бы позаботиться об одном условии, брат мой.
— О чем?
— Удалить ваших слуг.
— Ничего не может быть легче.
И принц, взяв в руки шнурок, висевший около колонны, дернул звонок, который звякнул один раз; металлический звук таинственно раздался в глубине лестницы.
Обе женщины испуганно вскрикнули.
— Так-то вы удаляете ваших слуг, брат мой? — спросила королева, — я склонна была бы думать, что вы таким образом зовете их.
— Если бы я позвонил два раза, кто-нибудь явился бы; но так как я позвонил только один раз, то будьте спокойны, сестра моя, никто не придет.
Королева рассмеялась.
— Ну, я вижу, вы человек предусмотрительный, — сказала она.
— Милая сестра, — продолжал принц, — вы не можете расположиться на ночь в передней; соблаговолите подняться на один этаж.
— Будем повиноваться, — сказала королева, — гений этого дома не кажется мне слишком недоброжелательным.
И она стала подниматься по лестнице.
Принц шел впереди.
Обюсонский ковер, который лежал на лестнице, заглушал шум их шагов.
Дойдя до второго этажа, принц опять взялся за шнурок, и неожиданный звук звонка снова заставил вздрогнуть не ожидавших его королеву и мадемуазель де Таверне.
Но их изумление еще усилилось, когда они увидели, что двери на этом этаже открылись сами.
— Право, Андре, — сказала королева, — я начинаю трепетать, а вы?
— Пока вы, ваше величество, будете идти впереди, я доверчиво буду следовать за вами.
— Все, что здесь происходит, объясняется очень просто, сестра моя, — сказал принц. — Дверь, которую вы видите перед собой, ведет в ваши апартаменты. Взгляните!
И он указал королеве на прелестное помещение, которое требует нашего описания.
Маленькая прихожая розового дерева, с двумя этажерками Буля, с потолком, расписанным Буше, и с паркетом также розового дерева, вела в белый будуар, обтянутый кашемиром с цветами, вышитыми руками первых мастериц этого искусства. Обивка мебели в будуаре была вышита шелками, тона которых были подобраны с искусством, делавшим гобелены того времени подобными картинам знаменитых художников.
За будуаром находилась голубая спальня. Кружевные занавески, турецкий штоф, великолепная кровать в темном алькове, ослепительный огонь в беломраморном камине, свет двенадцати благовонных свечей, горевших в канделябрах работы Клодиона, ширмочка из лакированного дерева, лазоревого цвета, с китайскими рисунками золотом, — вот прелести, которые предстали перед взорами двух дам, робко вступивших в это изящное помещение.
Ни одно живое существо не появлялось здесь; повсюду царили свет, тепло, но нельзя было угадать, кто создавал такую отрадную обстановку.
Королева, которая и в будуар вошла с некоторой нерешительностью, остановилась на мгновение у порога спальни.
Принц в изысканных выражениях извинился, что необходимость вынуждает его посвящать сестру в недостойные ее подробности.
Королева ответила полуулыбкой, выражавшей гораздо больше, чем все слова.
— Сестра моя, — прибавил граф д’Артуа, — это мои холостяцкие покои; только я бываю здесь, и бываю всегда один.