— Так что же? — спросила она короля, поднимая голову.
— Благодарю вас, сударыня, — сказал король первой даме покоев.
Госпожа де Мизери удалилась.
— Простите, государь, — сказала королева, — я попросила бы вас разъяснить мне один вопрос.
— Какой?
— Имею ли я право по своему желанию принимать или не принимать графа Прованского?
— О, полнейшее право, мадам, но…
— Но его умная беседа утомляет меня, что прикажете делать? К тому же он не любит меня; правда, и я плачу ему той же монетой. Я ждала его неприятного посещения и легла в кровать в восемь часов, чтобы не принимать его. Что с вами, государь?
— Ничего.
— Можно подумать, что вы не верите.
— Но…
— Что такое?
— Но я думал, что вы были вчера в Париже.
— В котором часу?
— В тот час, когда, по вашим словам, вы были уже в постели.
— Конечно, я ездила в Париж. Так что же? Разве из Парижа нельзя вернуться?
— Конечно, можно. Все дело в том, в котором часу.
— А, вы хотите знать точный час, когда я вернулась из Парижа?
— Да.
— Ничего нет легче, государь. Госпожа де Мизери! — позвала королева.
Первая дама явилась.
— Который был час, когда я вчера вернулась из Парижа? — спросила королева.
— Было около восьми часов, ваше величество.
— Не думаю, — сказал король, — вы, вероятно, ошибаетесь, госпожа де Мизери: справьтесь.
Дама покоев, невозмутимая и спокойная, повернулась к двери.
— Госпожа Дюваль, — позвала она.
— Что угодно, сударыня? — отвечал женский голос.
— В котором часу ее величество возвратилась вчера из Парижа?
— Часов в восемь, сударыня, — отвечала служанка.
— Вы, верно, ошиблись, госпожа Дюваль, — сказала г-жа де Мизери.
Госпожа Дюваль высунулась из окошка прихожей и крикнула:
— Лоран!
— Кто такой Лоран? — спросил король.
— Привратник той калитки, через которую вчера вернулась ее величество, — сказала г-жа де Мизери.
— Лоран! — спросила г-жа Дюваль. — В котором часу вернулась вчера ее величество королева?
— Около восьми часов, — отвечал с нижней террасы привратник.
Король опустил голову.
Госпожа де Мизери отпустила г-жу Дюваль, а та, в свою очередь, отпустила Лорана.
Супруги остались одни.
Людовик XVI был сконфужен и всячески старался это скрыть.
Но королева, вместо того чтобы торжествовать победу, спросила его холодным тоном:
— Ну, государь? Что вы еще желаете знать?
— О, ничего! — воскликнул король, сжимая руки своей жены. — Ничего!
— Однако…
— Простите меня, мадам; я сам не знаю, что за мысли у меня явились. Видите вы мою радость? Она так же велика, как и мое раскаяние. Вы ведь не сердитесь на меня, не правда ли? Не обижайтесь; клянусь честью дворянина, я был бы в отчаянии от этого.
Королева отняла свою руку.
— Что с вами, мадам? — спросил король.
— Государь, — отвечала Мария Антуанетта, — французская королева не может лгать!
— Так что же? — спросил изумленный король.
— Я хочу сказать, что я не вернулась вчера в восемь часов вечера.
Король отступил в изумлении.
— Я хочу сказать, — с тем же хладнокровием продолжала королева, — что я вернулась только сегодня в шесть часов утра.
— Мадам!
— И без графа д’Артуа, который из жалости дал мне приют в своем доме, я осталась бы у ворот, как нищая.
— А, вас не было дома, — мрачно произнес король, — значит, я был прав.
— Государь, прошу извинить меня, но вы делаете из моих слов вывод как математик, но не как воспитанный человек.
— Почему, мадам?
— Потому, что если вы желали убедиться, поздно или рано я возвращаюсь, вам не к чему было ни закрывать ворота, ни отдавать приказание никого не пропускать, а просто надо было прийти ко мне и спросить меня: «В котором часу вы вернулись, мадам?»
— О! — воскликнул король.
— Вы не можете больше сомневаться, сударь; ваши шпионы были введены в заблуждение или подкуплены, двери взломаны или открыты, ваши опасения побеждены, ваши подозрения рассеяны. Я видела вас сконфуженным от сознания, что вы употребили насилие против невинной женщины. Я могла продолжать наслаждаться своей победой. Но я нахожу ваш образ действий позорным для короля, неприличным для дворянина и не могу отказать себе в удовольствии сказать вам это.
Король стряхнул пылинку со своего жабо, по-видимому обдумывая ответ.
— Как бы вы ни старались, — сказала королева, покачав головой, — вам не удастся оправдать свое поведение по отношению ко мне.
— Напротив, мадам, мне это будет очень легко сделать, — отвечал король. — Разве хотя бы один человек во дворце подозревал, что вы не вернулись? А если все знали, что вы у себя, то никто не мог отнести на ваш счет мой приказ запереть все ворота. Припишут ли его рассеянному образу жизни господина графа д Артуа или кого-нибудь другого, вы понимаете, это меня мало интересует.
— И что же дальше, государь? — прервала королева.
— Делаю вывод: я был прав, раз все приличия по отношению к вам были соблюдены, а вы, не сделав того же по отношению ко мне, вы были не правы; если же я хотел просто дать вам скрытым образом урок, на что я надеюсь, судя по вашему раздражению, то я прав вдвойне и не отказываюсь от того, что сделал.
Королева выслушала ответ своего супруга, и постепенно спокойствие все более возвращалось к ней, но не потому, что ее раздражение рассеялось, а потому, что ей хотелось приберечь все свои силы для борьбы, которая, по ее мнению, не только не кончилась, но едва только начиналась.
— Прекрасно! — сказала она. — Итак, вы не считаете нужным извиниться за то, что дочь Марии Терезии, вашу жену и мать ваших детей, вы заставили томиться у входа в ее дом как первую встречную? Нет, на ваш взгляд, это чисто королевская шутка, полная аттической соли, шутка, нравоучительность которой увеличивает ее достоинство. Итак, в ваших глазах совершенно естественный поступок — заставить французскую королеву провести ночь в домике, где граф д’Артуа принимает девиц из Оперы и разных придворных дам, любительниц галантных похождений? О, это все пустяки — король стоит выше этих мелочей, а в особенности король-философ! А ведь вы философ, государь! Заметьте, что в этом эпизоде на долю графа д’Артуа выпала самая благородная роль. Имейте в виду, что он мне оказал огромную услугу. Знайте, что на этот раз мне надо было поблагодарить Небо за то, что мой деверь ведет веселую жизнь, так как его рассеянный образ жизни послужил покровом для моего стыда и его пороки оберегли мою честь.
Король покраснел и порывисто повернулся в кресле.
— О! — с горьким смехом воскликнула королева. — Я прекрасно знаю, что вы, ваше величество, очень добродетельный король! Но подумали ли вы, к каким результатам приводит ваша высокая нравственность? Вы говорите, никто не знал, что я не вернулась? И вы сами полагали, что я у себя! Вы, может быть, скажете, что граф Прованский, ваш подстрекатель, поверил этому? А граф д’Артуа тоже? А мои дамы, которые по моему приказанию солгали вам сегодня утром, тоже поверили? И Лоран, подкупленный графом д’Артуа и мною? Король, конечно, всегда прав, но иногда и королева может быть права. Давайте установим такой порядок, ваше величество: вы посылаете за мной шпионов и швейцарских гвардейцев, а я подкупаю ваших шпионов и швейцарцев. И я говорю вам: меньше чем через месяц — вы ведь меня знаете и понимаете, я не буду сдерживаться, — итак, меньше чем через месяц мы как-нибудь утром подведем итог тому, что сталось с величием престола и достоинством брака, и увидим, во что это обойдется нам обоим.
По всему было заметно, что эти слова произвели сильное впечатление на того, к кому они были обращены.
— Вы знаете, — начал король изменившимся голосом, — что я человек искренний и всегда признаюсь в своих ошибках. Можете ли вы доказать мне, мадам, что вы правы, уезжая из Версаля с вашими дворянами? С этой безумной свитой, которая губит вашу репутацию при тех тяжелых обстоятельствах, в каких мы живем! Можете ли вы доказать мне, что вы поступили разумно, когда исчезли с ними в Париже, как маски на балу, и возвратились назад уже ночью, скандально поздно, когда моя лампа догорала после моих продолжительных занятий и все кругом спали? Вы упомянули о достоинстве брака, о величии престола и о вашем материнском достоинстве. А разве то, что вы сделали, достойно жены, королевы и матери?