— Я вам отвечу в двух словах и заранее предупреждаю, отвечу с еще большим презрением, чем говорила до сих пор, так как, право, некоторые пункты ваших обвинений заслуживают только одного презрения. Я выехала из Версаля в санях, для того чтобы приехать в Париж; я ездила с мадемуазель де Таверне, чья репутация, слава Богу, одна из самых безупречных при дворе; я была в Париже для того, чтобы проверить, правда ли, что французский король, отец огромной семьи, король-философ, нравственная опора совести каждого, кормивший иностранцев, согревавший нищих и заслуживший своей благотворительностью любовь народа, — правда ли, что этот король оставляет умирать от голода, прозябать в неизвестности, среди всех ужасов порока и нищеты, одного из членов своей королевской семьи — потомка королей, правивших Францией?
— Я? — с изумлением спросил король.
— Я поднялась, — продолжала королева, — на какое-то подобие чердака и увидела в нищете, лишенную дров, света и денег правнучку великого государя; я дала сто луидоров этой жертве забывчивости и небрежности короля. И так как замешкалась, раздумывая о ничтожестве нашего величия — ведь и я иногда становлюсь философом, — так как была сильная гололедица, когда лошадям трудно бежать, а особенно наемным…
— Наемным! — воскликнул король. — Вы вернулись в фиакре?
— Да, ваше величество, под номером 107.
— О! — пробормотал король, качая правой ногой, положенной на левую, что у него было признаком сильного волнения. — В фиакре!
— Да, и я еще сочла себя очень счастливой, что нашла его, — отвечала королева.
— Мадам, — прервал король, — вы поступили прекрасно; ваши побуждения всегда благородны, хотя, может быть, созревают несколько поспешно… Но в этом надо винить присущий вам великодушный пыл.
— Благодарю вас, государь, — отвечала королева насмешливо.
— Заметьте, — продолжал король, — я не заподозрил вас ни в чем, что не отвечало бы правилам чести и порядочности; мне не понравился только поступок и несколько эксцентричный образ действий королевы. Вы, как всегда, делали добро, но, воздавая другим добро, вы нашли возможность причинить себе самой зло. Вот в чем я упрекаю вас. Теперь я должен исправить свою забывчивость, позаботиться о судьбе потомков королей… Я готов. Расскажите мне об этих несчастных, и мои щедроты не заставят себя ждать.
— Имя Валуа, государь, как мне кажется, достаточно славно, чтобы вы могли его держать в своей памяти.
— А! — воскликнул с громким взрывом смеха Людовик XVI. — Я теперь знаю, что вас занимает маленькая Валуа, не правда ли? Графиня… Подождите, как ее?..
— Де Ламотт.
— Вот именно, де Ламотт; ее муж жандарм?
— Да, государь.
— А жена — интриганка? О, не сердитесь: она переворачивает вверх дном и небо и землю, надоедает министрам, пристает к моим теткам, засыпает меня прошениями, ходатайствами, доказательствами своего происхождения.
— Что ж, государь, это только доказывает, что до сих пор она просила безуспешно.
— Я не оспариваю этого.
— Она по происхождению Валуа или нет?
— Полагаю, что да.
— Так что же? Дайте ей приличную пенсию, а мужу — полк; словом, создайте какое-нибудь положение отпрыскам королевского дома.
— О, полегче, мадам. Черт возьми, как вы скоры! Маленькая Валуа выщиплет у меня достаточно перьев и без вашей помощи; у нее цепкий клюв, у маленькой Валуа, не бойтесь!
— О, я не боюсь за вас, государь, ваши перья держатся крепко.
— Приличную пенсию… Боже мой! Как вы мало просите! Известно ли вам, какое обильное кровопускание сделала зима в моей казне? Полк этому дворянчику, который решил спекулировать своим положением мужа одной из Валуа!.. Да у меня нет больше полков для раздачи тем, кто может заплатить за них или кто заслужил это отличие. Положение, достойное потомков королей, — этим нищим! Полноте! Когда мы сами, короли, не имеем возможности жить так же, как богатые частные лица! Герцог Орлеанский послал в Англию своих лошадей и мулов на продажу и урезал на две трети штат своих слуг. Я упразднил свою волчью охоту. Господин де Сен-Жермен заставил меня сократить мою гвардию. Мы все, от мала до велика, живем в лишениях, дорогая моя.
— Но, государь, ведь члены дома Валуа не могут умирать с голоду!
— Вы кажется, сказали мне, что дали сто луидоров?
— Это просто подаяние.
— Вполне королевское.
— В таком случае, дайте и вы столько же.
— И не подумаю. Того, что вы дали, вполне достаточно от нас двоих.
— В таком случае маленькую пенсию.
— Нет, нет, ничего постоянного. Эти люди и так достаточно выманят у вас: они из породы грызунов. Если у меня появится желание давать, я дам им известную сумму без всяких счетов с прошедшим, без всяких обязательств в будущем. Эта маленькая Валуа… право, я вам не могу и пересказать всего, что знаю о ней. Ваше доброе сердце попалось в ловушку, милая Антуанетта. Я прошу за это прощения у него.
С этими словами Людовик протянул руку, и королева, уступая первому побуждению, поднесла ее к губам, но тотчас же оттолкнула.
— Вы, — сказала она, — недобры ко мне. Я сердита на вас.
— Сердиты, — сказал король, — вы! Но я же…
— О да, скажите, что вы не сердитесь на меня, после того как закрыли передо мной двери Версаля, после того как пришли в половине седьмого в мою переднюю и силой ворвались ко мне, бросая на меня сердитые взгляды.
Король рассмеялся.
— Нет, — сказал он, — я не сержусь на вас.
— Больше не сердитесь! Ну, в добрый час!
— А что вы мне дадите, если я вам докажу, что не сердился на вас, когда шел сюда?
— Посмотрим сначала то доказательство, о котором вы говорите.
— О, это нетрудно, — возразил король, — это доказательство у меня в кармане.
— А! — с любопытством воскликнула королева, приподымаясь. — Вы хотите что-нибудь подарить мне? О, в таком случае вы действительно очень любезны; но вы понимаете, что я только тогда вам поверю, если вы сейчас же выложите это доказательство. Без обмана. Бьюсь об заклад, что вы мне только пообещаете что-нибудь.
Король, услышав эти слова, с доброй улыбкой порылся в кармане, с преднамеренной медлительностью, которая заставляет сгорать от нетерпения ребенка в ожидании игрушки, животное — в ожидании лакомого куска, а женщину — в ожидании подарка. Наконец он вытащил из кармана красный сафьяновый футляр с великолепными золотыми украшениями.
— Футляр! — сказала королева. — Посмотрим.
Король положил футляр на кровать.
Королева поспешно схватила подарок и потянула к себе.
— Как это прелестно! Боже мой! Как это восхитительно! — воскликнула она, открыв крышку, ослепленная и очарованная.
Король почувствовал, что у него сердце дрогнуло от радости.
— Вы находите? — спросил он.
Королева не могла отвечать, она задыхалась от восторга.
Она достала из футляра ожерелье из таких крупных, таких чистых и так искусно подобранных бриллиантов, что по ее красивым рукам, казалось, потекли волны сверкающего фосфора и пламени.
Ожерелье все струилось и переливалось, точно свернувшаяся кольцом змея с чешуей, подобной молнии.
— Какое великолепие! — сказала наконец королева, к которой вернулся дар слова. — Да, великолепие, — повторила она.
Ее глаза разгорелись, быть может, от прикосновения к этим чудным бриллиантам, а быть может, от мысли, что ни одна женщина на свете не могла бы иметь подобного ожерелья.
— Так, значит, вы довольны? — спросил король.
— Я в восторге, государь. Вы меня осчастливили.
— Право?
— Взгляните на первый ряд: в нем бриллианты величиной с орех.