— Действительно.
— А как подобраны! Не отличишь один бриллиант от другого! Как искусно соблюдены в нем пропорции! Какая соразмерность между рядами — первым и вторым, вторым и третьим! Ювелир, подобравший эти бриллианты и сделавший это ожерелье, — настоящий художник.
— Их двое.
— Бьюсь об заклад, что это Бёмер и Боссанж.
— Вы угадали.
— Действительно, только они и могут рисковать делать такие драгоценности. Но что это за восторг, государь!
— Мадам, мадам, — сказал король, — берегитесь, вы оплачиваете это ожерелье дороже, чем оно стоит.
— О! — воскликнула королева. — О, государь!
Но вдруг ее сияющее чело омрачилось и голова склонилась.
Это изменение в выражении лица королевы промелькнуло и исчезло с такой быстротой, что король даже не успел заметить его.
— Ну, — сказал он, — доставьте же мне теперь удовольствие.
— Какое?
— Надеть это ожерелье вам на шею.
Королева остановила его.
— Это очень дорого, не правда ли? — спросила она с грустью.
— Признаться, да, — отвечал со смехом король, — но, как я вам только что сказал, вы заплатили больше, чем оно стоит, и только на своем месте, то есть на вашей шее, оно обретет свою настоящую ценность.
И с этими словами Людовик нагнулся к королеве, держа за оба конца великолепное ожерелье и собираясь застегнуть аграф, также сделанный из крупного бриллианта.
— Нет, нет, — сказала королева, — без ребячества… Положите ожерелье обратно в футляр, государь.
И она покачала головой.
— Вы мне отказываете в удовольствии первому надеть его на вас?
— Боже меня сохрани от намерения лишить вас такого удовольствия, государь, но если бы я взяла ожерелье…
— Но?.. — с изумлением спросил король.
— Ни вы, государь, и никто другой не увидит на моей шее такое дорогое ожерелье.
— Вы не будете носить его, мадам?
— Никогда!
— Вы отказываетесь принять его от меня?
— Я отказываюсь повесить на шею миллион, а может быть, и полтора, так как я оцениваю это ожерелье в полтора миллиона и вряд ли ошибаюсь.
— Я не отрицаю этого, — отвечал король.
— Так я отказываюсь носить на шее вещь в полтора миллиона, когда казна короля пуста, когда король вынужден ограничивать себя, раздавая пособия бедным, и говорить им: «У меня нет больше денег, Бог вам подаст!»
— Как, вы это говорите серьезно?
— Знаете, государь, господин де Сартин мне как-то говорил, что за полтора миллиона можно соорудить линейный корабль, и, поистине, французскому королю он нужнее, чем ожерелье королеве.
— О, — воскликнул король, в полном восторге и со слезами на глазах, — ваше решение так благородно, так прекрасно! Благодарю, благодарю… Антуанетта, вы добрая женщина!
И, желая достойным образом выразить свой сердечный порыв, добрый король обнял Марию Антуанетту обеими руками и поцеловал ее.
— Как вас будут благословлять во Франции, мадам, — воскликнул он, — когда узнают о только что сказанных вами словах!
Королева вздохнула.
— Еще есть время, — с живостью сказал король. — Вздох сожаления!
— Нет, государь, вздох облегчения; закройте этот футляр и возвратите его ювелирам.
— Я уже распределил плату на несколько взносов; деньги готовы. Ну что мне с ними делать? Не будьте слишком бескорыстны, мадам.
— Нет, я все хорошо взвесила. Нет, решительно я не хочу этого ожерелья, но я хочу другого.
— Черт возьми! Вот и пропали мои миллион шестьсот тысяч ливров!
— Миллион шестьсот тысяч ливров? Видите! Неужели оно стоит так дорого?
— Да, мадам, раз уж я обмолвился, то не отрекаюсь от своих слов.
— Успокойтесь; то, что я прошу у вас, будет стоить дешевле.
— А что вы просите?
— Отпустить меня еще раз в Париж.
— Это очень легко и стоит вовсе не дорого.
— Погодите! Погодите!
— Черт возьми!
— В Париж, на Вандомскую площадь.
— А, черт возьми!
— К господину Месмеру.
Король почесал у себя за ухом.
— Ну, — сказал он, — вы только что отказались от прихоти, стоящей миллион шестьсот тысяч ливров; я могу позволить вам другую прихоть. Поезжайте к господину Месмеру. Но, в свою очередь, я ставлю вам условие.
— Какое?
— Пусть вас сопровождает принцесса крови.
Королева задумалась.
— Согласны вы на госпожу де Ламбаль? — спросил она.
— Пусть так, госпожа де Ламбаль.
— Договорились.
— Я подписываю соглашение.
— Благодарю вас.
— А я, ни минуты не медля, закажу линейный корабль, — сказал король, — и окрещу его «Ожерелье королевы». Вы будете его восприемницей, ваше величество, а затем я пошлю его Лаперузу.
Король поцеловал жене руку и в отличном настроении вышел из ее апартаментов.
VIII
МАЛЫЙ УТРЕННИЙ ВЫХОД КОРОЛЕВЫ
Как только король вышел, королева встала с постели и подошла к окну, чтобы подышать ледяным, бодрящим утренним воздухом.
День обещал быть прекрасным и полным той прелести, которую близость весны придает некоторым апрельским дням: ночной мороз сменила приятная и уже ощутимая солнечная теплота; ветер со вчерашнего дня переменился с северного на восточный.
Если он не изменит своего направления, то зиме, этой ужасной зиме 1784 года, настал конец.
На розовом небосклоне уже поднялось облако сероватого пара: это была сырость, испарявшаяся от действия солнечных лучей.
В садах с веток деревьев начинал осыпаться иней, и маленькие птички, садясь на ветки, с большей непринужденностью и доверчивостью опирались своими тонкими лапками на образовавшиеся почки.
Апрельский цветок, подснежник, съежившийся от мороза, как те бедные цветы, о которых говорит Данте, поднимал свою темную головку из начинавшего таять снега, а из-под листьев фиалки, толстых, крепких и широких, продолговатый бутон будущего цветка уже выпустил два овальных лепестка, предвестников расцвета и аромата.
В аллеях, на статуях и на решетках, сверкали недолговечные алмазы; они еще не обратились в воду, но не были более и ледяными сосульками.
Все указывало на незримую борьбу весны с холодами и предвещало близкое поражение зимы.
— Если мы хотим воспользоваться льдом, — воскликнула королева, увидев, какая стоит погода, — то нам, кажется, надо поторопиться! Не правда ли, госпожа де Мизери? — прибавила она, отворачиваясь от окна. — Весна приближается.
— Вашему величеству уже давно хотелось покататься по льду на пруду Швейцарцев, — отвечала первая дама покоев.
— Да, и сегодня мы это устроим, — сказала королева, — потому что завтра, быть может, будет поздно.
— К какому же часу прикажет ваше величество приготовить туалет?
— Сейчас же. Я слегка позавтракаю и выйду.
— Больше королева не даст никаких приказаний?
— Пусть узнают, встала ли мадемуазель де Таверне, и скажут ей, что я хочу ее видеть.
— Мадемуазель де Таверне уже в будуаре вашего величества, — отвечала придворная дама.
— Уже? — спросила королева, которой лучше, чем кому-либо другому, было известно, в котором часу могла лечь Андре.
— О ваше величество, она ожидает уже двадцать минут.
— Пусть войдет.
Андре вошла к королеве в ту минуту, как часы на Мраморном дворе пробили первый удар девяти часов.
Мадемуазель де Таверне, уже тщательно одетая, как подобало придворной даме, не имеющей право являться к королеве в небрежном туалете, вошла, улыбаясь, но с некоторой тревогой.
Королева также улыбалась, что успокоило Андре.
— Идите, милая Мизери, — сказала она, — пошлите мне Леонара и моего портного. Ничего, — сказала она Андре, проследив глазами за г-жой Мизери и выждала, пока за ней опустилась портьера, — король был очень мил, он смеялся и ушел обезоруженным.
— Но он узнал? — спросила Андре.
— Вы понимаете, Андре, что лгать недопустимо, в особенности, когда ты права и именуешься французской королевой.