— Эта дама находится в лечебнице?
— Не в такой, какой вы ее себе представляете. Эта семья баснословно богата, поэтому Ева живет затворницей в собственном поместье. Оно и стало для нее лечебницей. Видите ли, Ева всегда была несколько… экзальтированной. На своем первом балу во дворце Хофбург она влюбилась в Максимилиана, который в то время был только эрцгерцогом. Должна признать, что он был очарователен, и не одна Ева потеряла из-за него голову. В тот вечер она с ним танцевала и целиком отдалась своему чувству. Стоит ли говорить, что его брак с Шарлоттой Бельгийской разъярил ее именно потому, что Еве казалось, будто Максимилиан отвечает ей взаимностью. С той поры она испытывала к новой эрцгерцогине неукротимую ненависть. Огромное состояние Евы и поддержка со стороны ее матери позволили моей родственнице повсюду следовать за этой четой. Она жила в Милане, Венеции и Триесте, устроившись как можно ближе к замку Мирамаре. Затем, когда Максимилиан согласился стать императором Мексики, Ева и ее мать отправились и туда. Зачем? Не знаю… Вынуждена признаться, что я никогда и не стремилась этого узнать, так как Ева не была мне особенно симпатична. Из дворцовых сплетен стало I известно, что они с матерью все еще оставались в Мексике, когда императрица Шарлотта уже покинула эту страну, чтобы просить о помощи папу римского, Наполеона III и императора Франца Иосифа. Дядя Евы, обеспокоенный судьбой сестры и племянницы, отправился в Мексику, чтобы найти их и привезти в Вену. Ему это удалось. Но гибель Максимилиана спровоцировала ту попытку самоубийства, о которой я уже упоминала. Если я добавлю, что мать Евы умерла через несколько недель после их возвращения в Вену, то вы будете знать ровно столько, сколько и я.
— Все это не слишком обнадеживает, — вздохнул Альдо. — Вы видели ее после возвращения?
— Дважды. В первый раз на похоронах матери Евы. Мне показалось, что эта смерть ее не слишком взволновала. Мы виделись еще один раз, только я не помню, по какому случаю. Это немного, если учесть, сколько лет прошло, — добавила графиня с полуулыбкой. — Скажу только, что во время нашей второй встречи я испытала чувство невероятной неловкости, и это удерживало меня от новых визитов… Безумие этой женщины не всегда заметно, но она — будто сгусток ненависти.
— Ненависти к тем, кто расстрелял Максимилиана, я полагаю, — добавила Лиза.
— Нет, к императрице Шарлотте. Ева считает ее виноватой в тех несчастьях, которые обрушились на голову ее возлюбленного. Она знает, что Шарлотта тоже лишилась разума, и не устает радоваться тому, что довела ее до такого печального состояния.
— Как это может быть? — удивился Альдо. — Ева Рейхенберг полагает, что это она стала причиной того, что эта несчастная потеряла рассудок? Кажется, императрица Шарлотта умерла недавно…
— Примерно три года назад. В то время у меня появилось желание навестить Еву, но я удержалась от этого шага. Мне оно казалось низменным. Ведь мною руководило обыкновенное любопытство.
— Вам хотелось узнать, радуется ли ваша родственница такому исходу?
— Да. Согласитесь, что такой порыв неприличен. Потом, правда, я пожалела о том, что не поехала. И это тоже не делает мне чести!
— Отчего же?
— Мария Колински, ее сводная сестра, рассказала мне позже, что Ева не только не обрадовалась, ее охватил безудержный гнев. Видите ли, когда-то она прокляла свою соперницу, а смерть прекратила действие этого проклятия. И к тому же, Шарлотта, воссоединилась с Максимилианом там, на небесах…
— Мне это кажется глупым, — заметила Лиза. — И вообще: учитывая возраст Евы и то ужасное положение, в котором она находится, почему бы не позволить ей прекратить мучительное существование?
— Во-первых, ее положение не настолько ужасно. Во-вторых, она владеет внушительным состоянием, доставшимся ей по наследству от отца. А он принял меры предосторожности. Те, кто ухаживают за Евой, получат после ее смерти неплохие деньги, но только в том случае, если смерть будет естественной. То есть, если Еву убьют, или, того хуже, если она покончит с собой, эти люди не получат ни гроша. Ее отец был ревностным католиком, и для него самоубийство было самым страшным грехом. Ведь, как вы помните, Ева уже один раз пыталась свести счеты с жизнью…
Альдо внимательно выслушал старую женщину. Несколько минут он молчал.
— Мне необходимо с ней поговорить, — наконец вымолвил он. — Это мой единственный шанс выяснить, что она сделала с этим проклятым ожерельем. Как вы думаете, она меня примет?
— Одного вас, конечно, нет. Ева, скорее всего, возражать не станет, но на это не согласятся те, кто за ней присматривает. Вы для них чужой. Но со мной вас к ней пропустят, я полагаю…
— Что ж, чем раньше, тем лучше!
— Минутку, — вмешалась Лиза. — Как ты намерен добиться от сумасшедшей рассказа о том, каким образом и ради чего она украла эти изумруды? Что ты ей скажешь?
— Правду и ничего, кроме правды. И я скажу, что ищу пропавшую драгоценность… Но делаю это ради собственной коллекции. Судя по тому, что мне о ней известно, едва ли она расчувствуется, услышав, что это вопрос жизни и смерти.
Улица Хохе Варте в западной части Вены, где находились большие оранжереи Ротшильда, оказалась из числа тех мирных улиц, на которых парки частных владений не позволяют заметить границу между городом и пригородной частью. Если идти по ней до конца, то вы попадете на виноградные угодья, поставлявшие слабые белые вина в «Хёригер»[55], затем в Гринцинг, на гору Каленберг и в Венский лес.
Дом Евы Рейхенберг, окруженный просторным садом, состоял из нескольких строений, каждое из которых украшала терраса с балюстрадой, увитая пока еще голыми ветвями глициний. К полудню появилось неяркое солнце, и в его лучах ансамбль выглядел умиротворяющим и гармоничным, способным успокоить расшатавшиеся нервы. Альдо и графиня ощутили это на себе. Их встретил лакей в голубой ливрее и сразу передал в руки мощной женщины, одетой по моде начала века в длинную серую юбку и белый корсаж с пышными рукавами и воротником на китовом усе. Волосы с проседью были собраны в пучок в форме бриоши, на носу -очки. В ней сразу можно было узнать сиделку, В улыбке обнажились зубы — вперемешку золотые И серовато-белые. От нее исходил живительный аромат марсельского мыла.
— Я фрейлейн Готторп, — объявила дама, впиваясь в Альдо пронзительным взглядом, — компаньонка графини Евы. Она очень рада принять госпожу фон Адлерштайн, принадлежащую к числу ее друзей, и господина князя… Морозини, верно? Но она чувствует себя немного усталой. Мне придется попросить вас проследовать за мной в ее спальню…
— Я надеюсь, мы не обеспокоили ее своим визитом? — спросила графиня.
— Ни в коем случае! Напротив. Всегда приятно принять подругу прошлых лет и познакомиться с новым человеком…
Одной рукой подобрав длинную юбку и продемонстрировав умилительные нижние юбки с кружевами из Кале и огромные ступни в черных кожаных туфлях, фрейлейн Готторп начала подниматься впереди них по каменной лестнице. Посередине холодных ступеней лежала зеленая ковровая дорожка. Они сделали несколько шагов по галерее, украшенной портретами, нуждавшимися в серьезной реставрации. Полотна настолько потемнели, что невозможно было понять, кто на них изображен. Наконец фрейлейн Готторп открыла дверь просторной комнаты и объявила с порога голосом глашатая на приемах:
— Графиня фон Адлерштайн и князь Морозини, госпожа!
— Не кричите так, милая моя Готторп! Я не глухая! Валерия, дорогая! Какая радость видеть вас после стольких лет! Я полагала, вы обо мне забыли…
— Вы же знаете, что это невозможно, Ева. Но жизнь пролетает так быстро, что мы уже не замечаем уходящего времени…
— Ах, как вы правы! И вы привели с собой…
— Это Альдо Морозини, супруг Лизы, моей внучки. Он из Венеции. Возможно, вы знаете, что он знаменитый эксперт по старинным драгоценностям…
— Нет, я этого не знала. Как интересно! — Хозяйка дома подала Альдо маленькую сухую ручку, весившую меньше, чем украшавшие ее кольца и браслеты. Он поцеловал ее.