— Поэтому вы и приложили все силы к тому, чтобы восстановить ожерелье.
Он испытующе оглядел меня и скривил рот.
— Ещё бы. Эта проклятая штука обошлась Флоту в целое состояние. Мы могли бы на эти деньги снарядить корабль. Непростительной глупостью было похищать этот драгоценный предмет культа.
— Предмет культа, сэр? Это нечто гораздо большее. Это же тела восьмидесяти трёх богинь. В ожерелье воплощена древняя, более чем статысячелетняя традиция.
— Я информирован об этом, — скупо ответил он. — Однако я остерегусь выражать своё мнение в вопросах веры. От религиозных дел Флот принципиально дистанцируется. Это наша традиция. Не такая старая, но всё же!
Он незаметно сделал несколько вдохов из своего кислородного пакета. Мы были на высоте почти двенадцати тысяч метров. Атмосферное давление здесь составляло лишь треть давления на уровне Внутреннего моря.
Мы снялись из Аркашона перед восходом солнца. Город был ещё окутан плотным туманом. Вдали, на Внутреннем море, слышались гудки кораблей, заходящих в порт.
При отправлении старшина педальеров отдал команду поднять барку отвесно вверх. Когда она поднялась над слоем тумана, небо было уже светлое, и высоко над нами возносились в первых утренних лучах острые вершины гор Матин и Арсин — два самых высоких пика Западного Хомута, подобные двум оскаленным клыкам какого-то гигантского животного. Ледник Аваланч между ними, озарённый розовым утренним солнцем, походил на его вываленный язык. Вершины предгорий поднимались в сумерках из тумана, словно зелёные острова из моря разлитого молока.
Конвой из шести тяжелогружёных соляных барж спустился по отвесному обрыву, зашёл на посадку и нырнул в туман.
Парус был мокрым от росы, и капли разлетались от проволочных тросов, когда старшина поднимал его на мачту. Мы шли под парусом вдоль стены скалы, пока старшина присматривал первый восходящий поток тепла, который отнёс бы нас вверх к монастырю по отвесному обрыву высотой в десять тысяч метров.
Уже минул полдень, а дело у монахов по-прежнему не двигалось. Лиллепойнт стоял в зените. Он сиял, отбрасывая свой огонь вниз, но это был холодный, сверкающий свет. Без балдахина, натянутого старшиной над палубой, излучение, которое изливалось с неба цвета индиго, было бы нестерпимым. Трудно поверить, что это то же самое светило, что мягко согревало пляжи Внутреннего моря: размытое световое пятно в мглистой, насыщенной влагой атмосфере, которая со всеми своими четырьмя тысячами миллибар больше смахивала на жидкость, чем на воздух.
Из-за перевала показалось промысловое судно, большое, как авианосец на пути в доки Бреста или Ла-Рошеля. Должно быть, повреждённое ударами клешней или хвоста ракообразных в мелководных морях и соляных топях по ту сторону Хомута. Его суспензионные поля вспыхивали актиничной синевой. Ледниковый язык Аваланча заметало штурмом частиц из суспензоров, словно пламенем сварочной горелки. Измельчённый в порошок лёд фонтанами взметался вверх по склонам гор. Воздух стал мутным от тумана из кристалликов льда.
Я крепче обмотал шарф вокруг шеи и съёжился под курткой. В желудке у меня урчало. Утром я ничего не ел. Мысль о подъёме на ветровой барке, как обычно, вызвала у меня дурноту. И на сей раз это был подъём на экстремальную высоту. Я не смог бы проглотить ни крошки.
Ветер утих. Стали отчётливее ощущаться испарения монастыря. Дух от него исходил дремучий. Жёсткая, как шкура, его слежавшаяся плоть источала смесь растительной гнили и затхлого дыхания.
Паломники были уже тут как тут и расположились вокруг закрытого входа. Тридцать дней длилось восхождение сюда от уровня Внутреннего моря, через узкие долины, заваленные камнями, по качающимся канатным мостикам, через стремительные, глубоко врезанные в скалы реки, вдоль обрывов по горным тропам, часто по ненадёжным карнизам шириной в ступню. Убийственное паломничество! Вдоль троп пилигримов возвышались бесчисленные пирамиды черепов и хранилища, заполненные за многие тысячелетия костями тех, кто умер от измождения и холода, или сорвавшись со скалы под камнепадом.
У входа в монастырь возникло беспокойство. Паломники, выжидавшие на террасе уже несколько часов, благоговейно отступили в стороны. Вход раскрылся, и оттуда вышли монахи в светло-зелёных одеяниях. Они выстроились на площадке перед посадочной террасой. Знак, таким образом, был подан.
Старшина педальеров скользнул со своего сиденья у контроля суспензоров и подбежал к поручням. Свои длинные, до бёдер, чёрные волосы он уже завязал на макушке в узел, чтобы предстать перед богиней. Он крикнул вниз что-то, чего я не понял, потом вернулся к пульту и стал отдавать команды. Педальеры выпрямились в своих сёдлах и налегли на педали. Зажужжали воздушные винты; старшина приглушил поле суспензоров, и барка опустилась на террасу. Наполнились ветром длинные зелёно-краснозолотые вымпелы Соединённых Городов Побережья. Двое педальеров выскользнули из клеток, спрыгнули вниз и закрепили барку канатами. Когда поле суспензоров совсем погасло, барка с тихим скрипом опустилась на свои полозья.