Ахмед, молчавший все время, сказал в обычной своей манере:
- Жену с подругами нельзя спокойно в театр отправить. Разве мы за это воевали, а, Мага? Дирижировал хоть Гергиев, Салман?
- Это кто такой? - спросил Салман, - Магомед не давал указания за ним проследить.
***
Черный мерседес медленно проехал театральную площадь. Белого бентли не было видно, но это больше не важно. Экипаж чучмеков следовал за ними, теперь не скрываясь.
- Давай в сторону Фонтанки. Там оторвись от них.
Водитель кивнул. На повороте на набережную Фонтанки была небольшая пробочка, и он легко оторвался. Пиликнула рация.
- Всех срисовали? - спросил Сергей.
- Да, устанавливаем личности и место жительства.
Водитель сделал еще несколько поворотов, убедились, что хвоста нет.
Глава 6 Смущение отца Федора
Терпение отца Федора
Каким будет поколение, воспитанное без религиозных доктрин? В начале ХХ века этот вопрос очень волновал философов и отцов психоанализа. Сразу поставили эксперимент. Россия - это такое специальное место, где проводятся крупные общественные эксперименты. Поколение русских, выросшее в Советском Союзе после Второй мировой войны и до 1990-х годов было совершенно свободно от религиозных доктрин.
Причем это поколение было именно свободно от любой религиозной пропаганды, в том числе и атеистической - она уже была не нужна. Время воинствующих безбожников 1920-х годов уже прошло. Церкви, мечети были разрушены и взорваны. Не отказавшиеся от веры сотнями тысяч сгинули в лагерях. В 1930-х годах была найдена важная интонация: уцелевшие храмы признали объектами культурного наследия. В 1940-х была найдена еще одна важная интонация: вопрос веры может стоять только для неграмотных, темных, несовременных людей. Христианство ушло в катакомбы личных домов и квартир. Верующие в катакомбных церквях поняли, что настали времена последние.
Очень важно: слово Бог писали с маленькой буквы. Это тонко. И главное тут - не неуважение, а непризнание личного начала. С точки зрения воинствующего атеиста необходимо говорить о Боге не как о субъекте, о как об объекте. Как можно молиться не Личности, а закону или силе? Можно просить Аполлона послать удачу, обращаться за помощью к Отцу, просить прощения у Всемилостивого, но нельзя молиться Року или просить помощи у Книги Судеб. Любой закон или сила поддаются изучению и познанию. Следовательно, подвластен человеку.
Вырастало уже второе поколение. Обсуждение религиозных тем было почти неприличным. Религиозность стала сначала свидетельством темноты и неграмотности, потом духовного убожества, а в конце, к 60-м годам - почти психического отклонения. Отклонение от нормы плохо переносится, пугает большинство людей. Религиозный дискурс велся на уровне "Гагарин летал на небо и никого не видел". Люди этого поколения не были ни верующими, ни атеистами. Атеист - это тоже убеждение. Теперь вообще Вопрос не стоял.
Очень важно: следовать любым церковным обрядам было позорно, постыдно. Это нужно было скрывать. Здесь опять же тонкая грань: за исполнением обряда следовали вполне весомые репрессии. Например, за крещение ребенка могли уволить с работы. За высказанное в разговоре с коллегами мнение о пользе проповеди Христа или Мохаммеда уже можно было отправиться в тюрьму. Где в презрении к церковным обрядам проходила грань убеждения и простого страха, маскирующегося под убеждения?
История прихода отца Федора к Церкви была следующей: когда он учился на пятом курсе университета, ему дали Библию на одну ночь почитать. Евангелие от Матфея он читал в ночь, которая определила его жизненный путь. Он прочитал Нагорную проповедь и поверил. Полистал и другие книги, но сразу вошло именно это - Евангелие от Матфея и особенно Нагорная проповедь. Он был под впечатлением несколько дней, и даже поговорить было не с кем. А это нужно обсуждать, нужно рассказывать людям о том, что он узнал. Рядом с общежитием была небольшая церковь. Он никогда не был до этого в церкви. Кроме экскурсий в музей религии и атеизма в Казанском соборе и посещения "памятников культуры" вроде Кремлевских соборов и Исакия. Была ранняя весна, начало Великого Поста, еще далеко до Пасхи. Впрочем, тогда он не знал ничего про Великий пост. На входе в церквушку лужа талого снега, в церкви было душно от горящих свечей. Старушки какие-то. При коммунистах в церковь ходило мало народа.
Будущий отец Федор был смущен, не знал, что делать, не знал, почему тут квадратное, тут круглое, что за картины на стенах. Позолота и пышность форм византийской традиции не трогали его сердце, показались излишне вычурными и безвкусными. Постоял немного и ушел. Он выписал тогда Нагорную проповедь в блокнотик и выучил ее наизусть. Не специально, просто часто читал и запомнил. Библию тогда невозможно было купить ни за какие деньги. Поговорить было не с кем.
Он всегда чувствовал некий Вопрос, тайну жизни, висевшую над ним. Про атомы и молекулы - это все здорово, но что делать с Сознанием? Он был студентом факультета кибернетики, и грубо вопрос стоял так: если количество триггеров сделать равным количеству нейронов головного мозга, будет ли такая машина разумной? С какого уровня сложности в живом появляется сознание? Сознает ли себя мокрица или морской огурец? В тесте Тьюринга виделась какая-то мрачная бездна. Нельзя сказать, что это сильно беспокоило его, в двадцать лет в студенческом городке есть заботы поинтересней, но Вопрос существовал где-то на грани сна и бодрствования. Особенно задумываться было некогда, в состоянии сознания, расширенного с помощью портвейна "Три семерки", обычно нужно было идти на дискотеку или в женское общежитие.
Нагорная проповедь как ледокол расколола панцирь недосказанности, недовыясненности. Все стало понятно и просто - ему был явлен Путь. Он стал иногда заходить в церковь, смотрел, как ведут себя другие. Он уклонялся от обрядов, стеснялся сделать что-то не так. Как-то он пришел под конец службы, священник сказал ему: "Молодой человек, можно с вами поговорить". Будущий отец Федор испугался, ходил слух, что православная церковь дает списки прихожан в КГБ. И это было правдой. Это было во времена Андропова. Когда днем в кинотеатрах проверяли документы, почему сидишь в кино, а не пашешь на стройке коммунизма. Честно говоря, юный отец Федор испугался, что выгонят из университета перед выпускными экзаменами.
Так он познакомился с отцом Василием, своим Святым человеком, своим Учителем. Отец Василий подарил Библию, ее потом украли в общежитии. Кстати, тогда еще сажали за "распространение религиозных взглядов и литературы", но больше уже не православных и мусульман, а баптистов, адвентистов и прочих чуждых. Следующую Библию отец Федор купил уже после окончания университета за свою месячную зарплату.
Девяностые годы были счастливым временем. Восстанавливались храмы, строились новые церкви, народ на службы валил валом. Крестились все от мала до велика. Понятно, что это был вопрос моды, интерес к новым знаниям. К концу девяностых этот ажиотаж несколько схлынул.