— Зато ты умный.
А дед Тимка взял да поплелся к председателю. Он приковылял к Горбову за полночь, отогнал кобеля Тарзана, бухающего, как из пушки, и без спроса вошел в дом. Горбов двери не закрывал круглыми сутками — без толку. То придет рыбак, то дежурный по цеху. У того не так рыбу приняли, тому не то поймали. То больному разрешите машину до Песчаного, то здоровому — в город за больным. Тот уехать хочет навеки, этот, наоборот, строится. У одного общественный долг, у другого личный интерес, а то притащится и такое нейтральное лицо, как человек без должности и забот, дед Тимка.
Луна смотрела на Аю во все свое одинокое око, и было по-летнему светло, разве только не пахло сияние этой белой ночи грушами. Груши давно все съели.
— Дед Тима? Входи, входи.
— Да я уж вошел.
Горбов поднялся с кровати в одном исподнем и сел на табуретку у стола посреди стеклянной веранды, куда тотчас же ласково выпроводила их жена.
— Садись, — сказал он деду Тимке, не зажигая света.
— Сяду.
— Чай остыл, — Горбов попробовал ладонью пустой чайник на столе.
— Фиг с ним, — сказал дед Тимка.
— Ну?
— Ты гадаешь так, Илья. Все сейнера выйдут, кто-нибудь хоть что-нибудь, да возьмет. А как никто ничего?
Дед Тимка умолк, пригвоздив председателя своим вопросом, как иглой бабочку к картонке. Он сказал коротко — остальное додумывай. Если аютинские сейнеры будут с утра до ночи бороздить море и вернутся пустые, без единого рыбьего хвостика, какое будет кино? А берег, он узнает про эти наши танцы без штанов перед объективом. Ведь Кирюха, как нарочно, отовсюду гостей назвал. Развезут быстренько нашу новую славу. Разговоров не оберешься.
Горбов звонко постучал ладонью по своей макушке, как по тыкве. Встряхнул мозги.
— Отступать я не стану.
Видно, и его уже забрал азарт. Да и узнают, что струсил, тоже разнесут.
— Ни-ни! — сказал дед Тимка. — Ты ставь дело на здоровую ногу. Подымай в небо Саенко. Нашим дня не хватит море обшарить, а он облетает. Без него — амба.
— Саенко?
— Послушай старика.
— Прекрасно, прекрасно, — задышал Горбов.
Виктор Саенко — летчик промысловой разведки.
Расскажу вам, так не поверите, как бывает. Вот уже второй год мы работаем вместе, разговариваем каждый день, а еще ни разу не виделись. Он летает, мы ходим по морю. Он показывает с воздуха, где ловить, мы ловим. А потом, подгрузившие спешим, чуть ли не по самые клюзы в воде, к аютинским причалам, а Саенко улетает на свой аэродром, далеко от нас, где город, со своей жизнью, своим начальством и своими заманчивыми радостями.
Впрочем, радости у нас и общие.
Ранним утром, едва его самолет из точки на горизонте превращается в рокочущую стрекозу над нашими сейнерами, все радисты включают свои рации, и начинается перекидочка голосами между морем и небом, утренняя разминка.
— Здорово, Витя.
— Привет, это кто? Федя?
— Ага! Привет.
— Пламенный! С «Ястреба»!
— Здорово, Марконя.
— Марконя не обижается, Витя, а говорит: «Чао-чао, бамбино».
— Саенко, день добрый.
— Здравствуйте, дядя Миша.
Вся флотилия здоровается со своим наводчиком. И тотчас же начинается беспокойный гомон, как на базаре.
— У тебя есть рыба?
— Как рыбка, Витя?
— Где рыба марширует?
Ему сверху видно.
— Я — «Палтус».
— Я — «Нырок».
— Я — «Гигант». Саенко, ответьте мне. «Гигант» слушает. Где летаете? Где рыба? Сколько? Прием.
«Гигант» — штабной катерочек. Он пытается навести порядок на море и в эфире, но это бывает так же нелепо, как, допустим, дирижировать птичьим хором. Да и рыбу Саенко ищет хорошо и дарит всем от души. На что она ему — в небе?
Мы знали, что у него была невеста. Знаем, что он женился. Знаем, что у него дочка родилась. Все это мы слышали от него по радио. И посылали в ответ всякие шуточки и поздравления, а увидеть, какой он, все не привелось. Ему у нас вроде делать нечего, мы у него не одни. А нам к нему поехать тем более нет ни времени, ни повода… Не приедешь же так просто, как на экскурсию: дай, мол, на себя поглазеть. Неудобно.
Вот и действуем. И рядом и нет. Встретишь — не узнаешь. Друзья-товарищи.
И такая выпала неожиданная проверка дружбы!
Полетит ли Саенко в невинное небо над пустым морем, в котором завтра никто из рыбаков, кроме аютинских честолюбцев, не появится и где ничьи сейнеры больше не оставят следа?
Солнцу бывает трудно пробираться сквозь осеннее или зимнее небо. Оно завалено тучами, как серыми снегами, сплошь и до дна. И кажется, солнце зарывается в снежной глубине и стынет там, не разбрасывая ни над вами, ни над нами своих лучей.