— Чудеса! — сказал Сашка. — Вместе выросли, кажется.
— Ну и что? — спросила Тоня, похлопывая веничком по юбке. — Люди не зря растут-меняются.
— Тоня!
— Я пошла ванны мыть.
Для того и был в ее руке жесткий веничек — мыть брезентовые ванны, поседевшие без рыбы от соляного налета. Сашка загородил ей дорогу.
— Ты скажи, ну какой тебе парень нужен?
— Самый лучший, конечно, — ответила она, не задумываясь.
— Не смейся.
— Никакого, — сказала она ему в лицо.
— Что ж придумать, — благодушно распустил губы Сашка, — чтобы ты меня разглядела?
Перед Тоней он всегда оттаивал, как Иванушка-дурачок перед царевной.
— Ничего не придумывай, — засмеялась она. — Случай сам подвернется, не прозеваю, увижу.
Она смеется тихо и нежно, и кажется, по какому-то тайному сговору ее слышит только море и ежится все каракулевое, как от щекотки. По нему растекается свет утра. Среди бочек там и тут видны парочки. Слышно, кто-то жалуется:
— Ты чего-то даже не улыбнешься, Наденька?
— Вон баба Соня говорит, с вами надо строгий вид иметь.
И хохот. Балагурят, беззаботные. Сашка, словно очнувшись, зовет:
— Айда!
— Желаю успеха!
Это Тоня.
Она еще никогда не бросала вслед ему и слова, и Сашка вздрагивает сердцем и прибавляет шагу, торопя ребят. Только один «Ястреб» остался на рейде.
А может, Тоне правда нужен знаменитый рыбак? Самый лучший. И вот случай показать себя, сразу прославиться. Герой экрана — Сашка Таранец. А? Может, она на это намекнула?
Но рыбы нет.
Тянется денек впустую… Вода, неправдоподобная, как стекло, почти не дышит, словно боится стряхнуть с себя обманчивую позолоту солнца. Берег дальней косы тоже усыпан золотой крупкой. И золотое сияние стоит у горизонта. Нет, какой-то ненастоящий день.
А все живое с озорной беспечностью доверилось ему.
Из голубого мешка неба вдруг сыпятся на воду утки, издали похожие на мошкару. И сразу на воде возникает и покачивается черный островок. Утки близко подпускают «Ястреб», нехотя снимаются и тянут в сторону, низко-низко выстилая над стеклом моря длинный шлейф своей стаи, и, почти исчезнув в солнечном мареве, дружно сваливают набок и возвращаются, будто улетали для забавы.
Из воды выпрыгивают нырки — посмотреть, те же это утки или другие, И, ослепленные, снова прячутся в воду. Угольные головки нырков мелькают тут и там.
Парами сквозят в воздухе верные бакланы. Эти никогда не разлучаются.
И опять выныривают и шустро вертятся головки любопытных нырков — куда это бакланы полетели? Интересно.
«Ястреб» вспугивает сонных чаек, они перелетают лениво и недалеко, точно несуществующим ветром относит в сторону медленный белый платок и, обмякнув, он опять падает в воду. А на том месте, где только что спали чайки, остались лежать чистейше-белые перышки. И лежат, и лежат…
А нырки глазеют: где же чайки?
А может быть, все ищут рыбу? И утки, и бакланы, и голодные, берегущие свои силы чайки? И, конечно, нырки.
А рыбы нет.
На «Ястребе» позванивает гитара, как в парке. Толстые ногти прижимают бедные струночки, вот-вот перегрызут их, словно клещи, и хрупкий гриф вот-вот треснет, как сухой прутик, в жестких пальцах, но нет нежнее этих пальцев в несмываемых пятнах смолы, этих рук с зелеными якорями на темной коже. А уж как играет Славка Мокеев, только послушать. Вы не услышите. Разве вы когда-нибудь приедете в Аю? А если вдруг и приедете — этого мало.
Славка играет только в море, он и гитару держит в кубрике «Ястреба», на берег не сносит. Славка — парень застенчивый. Так посмотрите — никогда не скажете. И выпьет, и выругается, не заметив, парень как парень. Простой и не хилый. А гитара делает из него ягненка.
Славка — талант природы, берет готовую мелодию, и на каждую у него есть новый текст. Где и кто их сочиняет, эти слова, неизвестно. Будто бы они сами возникают из воздуха. Вот, пожалуйста, на мотив «Хороши весной в саду цветочки»:
Поясняю: аломан — это наш кольцевой невод, которым мы окружаем рыбу, когда она есть, низовочка — ветер, прохватывающий море и сбивающий его кочевое население в косяки. Песня правильно отражает состояние души рыбака в разную погоду и нам очень нравится. Может быть, поэт написал бы лучше, но поэты что-то не пишут о рыбаках, они, как по мобилизации, все ушли в геологию. И дуют про геологов, хороших ребят, которые скитаются в необжитых краях, мокнут под дальними дождями и сохнут у костров. Может, поэты друг друга перещеголять хотят и не слазят с одной темы для сравнения, как спортсмены соревнуются на одном снаряде, может, делят поровну на всех насущный хлеб романтики, может, правда, у них такое задание, но ведь и мы живем на свете, и не без романтики, и нам петь охота про свою замечательную жизнь. И мы перешли на самообслуживание. Свято место пусто не бывает: его занял кто-то безымянный и бескорыстный, кто от лютой скуки мастер на все руки.