— Не шуми, — останавливает его Марконя. — Просто я стеснялся…
— А спрятал зачем? Приберег на всякий случай?
— Пожалуйста, — говорит Марконя, зажигает спичку и подносит к записке.
И бумажка, которая совершила путь с самолета в воду, из воды на корабль, с корабля на берег, сразу пылко обнимается огнем и превращается в другой вид материи, невидимый простым глазом.
— Прости, Марконя, — говорит Сашка. — Решено молчать, Марконя… Не для меня, а для Алены с Кирей… Ради свадьбы…
— Да здравствует дружба! — говорит Марконя, выключая магнитофон.
Так закончилось первое в мире собрание, которое проходило в ритме цыганочки.
— Марконя! — громко напомнил Славка. — Давай!
— Танго, — сказал Марконя, пуская свою «солянку».
Парни, в том числе рыбаки с «Ястреба», разобрали девчат. Но на душе у них было нехорошо, и Горбов прикрикнул для бодрости:
— Прекрасно, прекрасно!
Алена, конечно, счастливая. Пройдет год, пройдет жизнь, а она будет вспоминать этот день. Жили врозь — Кирюха на одной, она на другой улице, под разными крышами, и вдруг вместе. Значит, выросла ты, Алена, отзвенели и детские погремушки, и школьный звонок, но долго еще бить колоколу на «Ястребе» и на других кораблях, где плавать Кирюхе, и белугой реветь береговым ревунам в тумане, зовя корабли к земле, домой.
Как она сложится, эта долгая жизнь, сейчас и не думается, сейчас хватает счастья первого дня, до краев, с переплеском, а вперед, даже на ночь заглянуть… Пусть гости не расходятся, пусть свадьба не кончается. Боязно… Не уходят, не уходят еще, не пяль глазищи!
Раньше подруги невесту наряжали, песни пели, а невеста плакала. Мама рассказывала… Ее наряжали…
Подумала и — забыла. Нашла Кирину руку под столом, пожала. Киря потерся подбородком об ее плечо, шепнул что-то на ухо — не расслышала. Знает, что хорошее…
Пойдут у них дети — Кириллычи.
Как все просто. А уже болит за них душа. Чтобы были самые красивые, самые добрые, самые сильные, самые честные… Глядите, Кириллычи! Солнце вам светить будет так же, а жить вы должны лучше, иначе зачем же мы жили? Зачем живут Алена с Кириллом? Говорят, жизнь — загадка, которую не разгадаешь, пока не проживешь. Тем-то и жить интересно. Но зачем же всем снова старые загадки разгадывать, когда новых тьма. Вон уж и в космос летают… Алена хочет счастья Кириллычам и чувствует, что сделает для этого все… А что? Ну, рыбу будет солить, планы перевыполнять, Кирюхе рубашки штопать, стирать да гладить? Мало, мелко. Хочется Алене переделать мир. Проснуться с Кириллычами, а он без обмана — люди и забыли, что это такое. Без кулака. Никогда детей бить не даст. А взрослых… Почему еще взрослых так бьют, что головы трещат, и, как детям, говорят, что для их же пользы? Сами виноваты, когда виноваты, а когда не виноваты, виноваты, что дают бить. Не давайтесь. Мир будет как новенький… Хорошо будет Кириллычам, да с чего Алене начать? Как все не просто.
С себя. «Я буду добрая, буду сильная, Кирю никогда не обману, никого не обману», — думает Алена.
Что-то сбудется! Конец — делу венец, но от почина — вся причина. Гуляй, свадьба, веселись, пляши, пей (разумеется, в пределах), а если и перешагнете, так уж трошечки. У нас, в Аю, богато украинцев живет, и мне нравится это их слово… Трошки, трошечки, чуть-чуть… Самую малость… Троха-кроха… Правда, похоже? Я вообще люблю слова. Иное раскроешь осторожно, будто ключ нашел. Бездна — это без дна… Совещание — это одно, а завещание — совсем другое. Две буквы переставились, а жизнь прошла…
— Кузя! — раздается с улицы еле слышно.
Какого-то из двух Кузь зовут.
— Вам какого, Первого или Второго? — спрашиваю я и балдею, почти потеряв всякий дар речи, — взявшись за штакетник, передо мною стоит Рачок. Да, он. Белый. Как лунь. Волосы нечесаные. Свисают на уши и на глаза, прикрывая узкий лоб. Раздавленный в далекой молодежной драке нос — лепешкой. На портрете куда приличней был, подретушировали. А здесь без ретуши.
— Здравствуйте, — шепчет он.
Ему никто не отвечает. Люди не хотят прощать расчетливой подлости, а может, и хотят, да не могут. Сил нет. Не жаль тех порезанных сетей. Порежь он их от душевного взрыва, что его обогнали, простили бы ему. Со слепу, с отчаяния не такого натворишь. Душа — она внутри, она ведь слепая, хотя надо, само собой, умерять антиобщественные порывы и беречь колхозную собственность. И все же — простили бы. Да Рачок-то был зрячий. Его отчаянье не шатало, его расчет подстегивал, не хотел он никого вперед себя пускать. Только с калошами плохо рассчитал…
И вот ему никто не отвечает.
— Телефон на почте надрывается.
Зачем выполз на солнечный свет Рачок? Может, перед смертью посмотреть на чужое счастье? Может, в магазин, за одинокой полбутылкой, а магазин рядом с почтой, он и услышал, проходя, как там колотится звонок междугородной связи. Подошел к свадьбе, преодолел себя… Он ведь все считает себя обиженным, Рачок-то…
И вот он уходит, скребя пятками по земле, которая его носит, волоча длинные ноги в мятых штанах, как больные, и белея старой головой, и сгибаясь, становясь все меньше и меньше, и хотя Марконя поддал музыки, все смотрят Рачку вслед и дольше всех Сашка, а Кузя Второй уже вскочил на мотоцикл и дернул ногой.
Новость, с которой он вернулся, заставляет сразу забыть Рачка.
— К нам едет — кто? Угадайте — кто? — кричит Кузя Второй, бросив мотоцикл у калитки и вскочив на скамейку у стола, куда еще не вернулись плясуны, хотя музыка стихла.
— Инструктор Бибикова, — отвечает Зиночка, хохоча.
Районный инструктор по художественной самодеятельности Бибикова приезжает на свадьбы отбирать таланты. Уверяет, что на свадьбах почему-то и танцуют и поют люди, которые в кружок никогда не запишутся, а уж на сцену выйти — и не проси. С ее точки зрения, скромность не всегда украшает…
— Какой Бибикова!
— Председатель «Рыбакколхозсоюза», — с надеждой говорит Илья Захарыч. У него к тому сто вопросов.
— Карман шире!
— Духовой оркестр! — шутит Славка.
— Нет, нет, нет! — объявляет Кузя, которого распирает от нетерпения. — Летчик-разведчик! Виктор Саенко!
Представляете себе, летчик, которого мы в глаза ни разу не видели, хотя разговариваем, считай, каждый день, едет к нам.
— Это я его позвал! — срывая голос, орет ликующий Кирюха. — На свадьбу! С «Нырка»! Скажи, Зиночка!
— Прекрасно, прекрасно, — бормочет «пред», барабаня пальцами по столу, отыскивая глазами Сашку и как-то непонятно серея. К счастью, этого пока никто не замечает, и Гена Кайранский тянет на радостях:
— К-какой сюж-жет!
Еще бы! Если где когда и встречалось начальство промысловой разведки с рыбацким начальством, то разве у третьего начальства, где и тех и тех распекали. Но чтобы простой летчик с простыми рыбаками, которым он рыбу показывает, в неорганизованной форме… На свадьбе!..
— А вы говорите — танцы! — задирает руки над опущенной головой Горбова Ван Ваныч, как будто он был пророком, что берег пленку, не дал много тратить на пустяки. — Летчик будет танцевать — это да! Его послали сняться! Голову даю!
— Сима! — волнуется Алик. — Больше ни грамма! Сима!
— Работа, — отвечает Сима.
Кузе Второму с трудом удается объяснить, что звонила жена летчика, судя по голосу, такая резвая тараторочка, и просила встретить на верхней дороге, у автобусной остановки, если можно, а главное, проводить и, главное, не поздно… Летчики и высоко летают, а жены выше.
— Едем, Кузя! — обрывает его Славка Мокеев. — Встретим летчика, Кузя! Не тревожьтесь, Илья Захарыч…
И раньше Кузи он садится на маленький мотоцикл сзади, придавив его (мотоциклик), как комара.
— Вперед, Кузнечик!
— Мамочки! — перехваченным голосом пищит Алена. — Здорово-то как!
Гостю уже готовят место рядом с молодыми.
— Свадьба врежется вот так! — показывает большой палец Алик. — Гена!