Добрые глаза доктора дяди Егора, папиного друга, ласково смотрели на девочку, и она, увидев, что он улыбается, тоже улыбнулась в ответ.
— Так ты обещаешь больше не болеть?
— Обещаю! — тихо прошептала девочка.
Доктор довольно потер руки, с обожанием посмотрел на девочку, но затем, подняв вверх палец, строго произнёс:
— Ну, а пока что спи больше, и ешь хорошо. А через недельку, чтобы на речке уже ку-палась с ребятишками. Понятно? А я приду, проверю, как ты выполняешь мои предписа-ния.
И хитро улыбнувшись, доктор надавил Нике на кончик носа. Он ушёл, а девочка, по взрослому вздохнув, отвернулась к стене и закрыла глаза. Но вдруг, словно о чем-то вспомнив, она вскочила, и сев на койке стала ощупывать голову, повязанную белым платочком. В это время дверь в детскую открылась и вошла Мария. Увидев дочь, сидящую на койке с платком в руках, она грустно улыбнулась, и присев рядом, прижала острижен- ную наголо голову дочери к своей груди.
— Прости Вероника! Но мы с папой измучились выбирать колючки из твоих волос. Лег- че было состричь их, но… ты спала, и быстрей всего и аккуратней получилась именно эта прическа. Не горюй, девочка моя! — говорила мать, вытирая своей шершавой натружен-ной ладонью слёзы, бегущие из глаз дочери. — У тебя вырастут волосы ещё красивее и ещё лучше, чем прежде, вот увидишь!
— Нет! Нет! Никогда они больше не вырастут! Никогда! — рыдала девочка, уткнувшись лицом в материнскую грудь.
И кто знает, может уже тогда, эта девочка в первый раз почувствовала зависимость своей жизни от всех тех " милых" мелочей, идущих родом из детства. Кто знает!!!
Ника лежала под высокой старой урючиной, одиноко стоящей посреди огромного ого-рода. Девочка устала читать и лежала теперь, уставившись в синее небо, на проплываю-щие высоко облака. Какое это увлекательное занятие, наблюдать за ними! И чего толь-ко не увидишь в этих удивительно быстро меняющихся картинках. И всадника на коне, и бабу-Ягу со ступой, и деда Мороза с мешком подарков за спиной, и даже красавицу Васи-лису в короне, с длинной косой…
Вспомнив о своих волосах, девочка вздохнула и закрыла глаза. Прошло уже две недели, как произошел этот случай с ней. За две недели волосы немного выросли, и теперь торча-ли ежиком на макушке. Каждый день, под воротами их дома собирались толпы мальчи-шек, и какой-нибудь парламентёр, заходя с опаской во двор, кричал гнусаво:
— Тётя Мария, а Ника сегодня выйдет на улицу?
Мария в это время возилась с сепаратором, и, услышав крик, вопросительно смотрела на дочь, но, увидев испуганный взгляд, и плотно сжатые губы девочки, выходила во двор и отвечала мальчишкам печально:
— Нет, мой родной, пока Ника не пойдёт гулять.
— А почему? — канючил мальчишка, но Мария грустно улыбнувшись, отвечала:
— Скоро, скоро она выйдет. Ещё чуть-чуть поправится и выйдет.
Мать с тревогой вглядывалась в серьезное лицо своей дочери. Хорошо ещё, что она не успела устроиться на работу, а иначе Вероника была бы дома одна. Нет, одну её нельзя оставлять. Эта тревога в огромных черных глазах совсем не детская, и улыбка порой про-скальзывает на её губах совсем невесёлая. Если бы были дома старшие дочери! Но они учатся в городе, и приедут недели через две. А что тревожит это маленькое сердечко, о чем печалятся эти глаза, кто ж его знает? Мария ни о чем не спрашивает дочь. Хватит расспросов! Всё хорошо, что хорошо кончается, а грусть может быть по волосам. Ничего, это дело наживное. И поэтому не надо обращать внимания на мелочи, а лучше всего отвлечь дочь от грусти. И именно тогда Ника узнала многое о жизни, о детстве Марии, о её юности, о её любви…
Ника слушала воспоминания матери сначала словно нехотя, а затем в её глазах вспыхи-вало любопытство, и она начинала жадно расспрашивать о жизни в военные годы, о лёт-чиках, о вечерах, устраиваемых в местном доме Офицеров.
Мария родилась в Оренбуржье, в небольшом степном поселке, под грозным названием Гремучий. Шестнадцатилетней девчонкой она уехала работать в Сорочинск. Это было в 1944. Все уже знали, что скоро конец войны, и может, поэтому бравые летчики, которых в небольшом Сорочинске было немало, не раз намекали розовощекой хохотушке Марии о своих самых серьезных намерениях.
— А Чкалов? — с нетерпением спрашивала Ника, и Мария, удивленно взглянув на дочь, пожимала плечами:
— Мне было тогда десять лет, как тебе сейчас, но я помню, как многие плакали, когда по радио, у нас в посёлке объявили о его гибели…
— Он погиб? — в черных глазах девочки застыл ужас, и Мария, с тревогой посматривая на дочь, ответила запинаясь:
— Это случилось до войны. Техника была видно не слишком хороша…