Моя бабушка обратно плывёт. Её шапочка уже близко.
Витя вдруг козу Мямлю увидел.
— Девушка, — говорит, — посмотрите, пожалуйста, это скульптура? Или у меня уже солнечный удар? Конечно, это скульптура! Она не шевелится. Это, видимо, памятник дикому козлу, который тут раньше водился и давно вымер.
Все сразу на Мямлю стали смотреть. Как она гордо стоит. И какие у неё рога! Определённо памятник. Она и не дышит!
Девушка наконец тоже взглянула. Улыбнулась.
А моя бабушка уже из воды выходит.
— А теперь, значит, вы водитесь, — говорит девушка. — Вместо козлов…
Они так захохотали, я прямо вздрогнула. Говорю:
— Это никакой не памятник! Это Мямля!
— Как ты сказала? — хохочут они. — Мямля?
— Нет, это памятник, — говорит их Витя, вообще-то дядя уже. — А вот я сейчас ему на рога полотенце повешу, и ты сама убедишься!
Что я, Мямлю не знаю? Это же Мямля стоит, самая настоящая!
Витя к ней бежит с полотенцем. По песку наверх лезет.
Мямля на него смотрит и не шевелится.
Витя почти долез.
— Глядите! — кричит. — Сейчас повешу на вешалку!
И своим полотенцем на Мямлю махнул, вроде он его закидывает на гвоздь или там на что, не знаю — на вешалку.
Мямля вдруг голову нагнула и быстро-быстро прямо на этого Витю пошла. Рогами вперёд. Он едва успел отскочить. А Мямля даже не взглянула. Протопала мимо и скрылась в кустах. Только ветки ещё качаются…
— Н-да, — сказал Витя. И по песку съехал обратно.
А все от смеху прямо валяются. Девушка книжку бросила и тоже хохочет. И моя бабушка подходит.
— Бабушка, ты видела? — кричу я. — Видела?
— Ещё бы! — смеётся бабушка и выпускает свои волосы из-под резиновой шапочки; волосы так и упали. — Знай наших!
А Витя шлёпнулся на своё полотенце и говорит:
— Значит, правда — не памятник! Ага, понял. Это был живой козёл! Все другие козлы уже вымерли, а этот, на наше счастье, ещё не вымер. Это, может быть, последний дикий козёл!
— Не козёл, а коза, — хохочет девушка.
— С перепугу разве поймёшь, — смеётся моя бабушка.
А ей говорят:
— С лёгким паром! Вы смелая бабушка!
— Я такая, — соглашается бабушка. — Спасибо. А ничего водичка на эту погоду: лёд с волной.
Им сразу расхотелось купаться. Опять разложили шахматы.
И снова к нашей девушке пристают:
— Сыграйте с нами! Вы же всё равно уже не читаете!
— Не хочется, — говорит девушка. — Как-нибудь в другой раз. Вон с бабушкой для начала сыграйте.
Второй, который всё у Вити выигрывал, смеётся:
— Мы и с бабушкой можем! Бабушка, давайте сыграем! Мозговая игра — так шахматы называют…
И всем так смешно — ужас.
— Могу, — вдруг говорит бабушка. — Всё равно делать нечего.
— Ну смелая бабушка! — говорит Витя. — У него, между прочим, второй разряд.
— А это что — разряд? — спрашивает моя бабушка.
— Сейчас увидите, — смеётся Витя. — Вы ходы-то хоть знаете?
— Немножко, — говорит бабушка. — Вон внучка поможет, если что не так. Как бы нам для начала? Ну, пусть e2 — e4…
— Василий, сдавайся! — смеётся Витя.
Второй, который выигрывал, оказывается — Василий.
— Дело привычное, — говорит этот Василий. — Только вы, бабушка, сюда пожалуйте, поближе к доске. А то как же начинать: вам не видно из-за кустов.
Бабушка как раз в кусты переодеваться пошла.
— А чего видеть? — оттуда кричит. — Я свой ход сказала! Повторить?
— Вас понял, — сказал Василий.
И быстро у себя пешку двинул.
Бабушка из кустов выходит и опять ему ход говорит. Не глядя. Опять Василий. И снова моя бабушка. Он. Она. Так быстро!
Бабушка возле меня прилегла на песок и глаза закрыла.
Василий задумался. Ага, пошёл. Бабушка ход сказала.
Все уже не смеются. На корточках вокруг доски сгрудились. Молчат и дышат. Девушка меня вдруг за руку взяла. Крепко так держит! Ну, пусть: мне не больно. А Василий стал красный. Сопит.
Он. Бабушка. Он. Опять бабушка. Быстро! Он теперь думает.
Свою последнюю пешку тронул. Держит её.
Друг в красной майке не выдержал.
— Васька, — говорит, — а если…
Василий как рявкнет:
— Не мешай!..
Его друг даже губу прикусил. Молчит и дышит.
Василий наконец сделал ход.
А бабушка ферзём — раз, через всё поле! Витя аж крякнул.
— Что? Не так? — сказала бабушка и глаза открыла. — А ну, Саша, глянь!
Я посмотрела. Я вообще-то уже давно смотрела. Но тут даже нагнулась к доске.
— Правильно я хожу? — говорит бабушка.
— Вроде правильно, — говорю я.
— Угу, — кивает бабушка. И глаза снова закрыла. Загорает в тени.
Василий думал, думал. Совсем красный стал. Или сгорел?
— Всё, — говорит, — сдаюсь.
— Соображаешь… — засмеялась бабушка.
— Ещё! — просит Василий.
— Можно и ещё, — говорит бабушка. — Делать всё равно нечего.
— А вы что вообще делаете, Анна Михайловна? — спрашивает Василий.
— Ничего, — смеётся бабушка. — Пенсионерка. Чего мне делать?
А «бабушкой» её больше никто не зовёт. Все — Анна Михайловна, Анна Михайловна. И меня уже — Саша, познакомились. Девушку, оказывается, Нонной зовут. Она окунуться пошла. Но на неё уже не очень обращают внимания, даже обидно. Она купаться зовёт, а все молчат. Я уж думаю — ладно, я с Нонной пойду, раз они такие. Но Витя всё-таки встал. Теперь они возле берега плавают и друг другу громко кричат.
Бабушка ещё три раза подряд Василия обыграла.
— Увы, — говорит. — Нам с Сашей пора!
А все уговаривают, что не пора. Вполне можно до вечернего автобуса подождать: они нас накормят, у них колбаса…
— Я же с Сашей ещё не сыграл, — говорит Василий.
— У Саши всё впереди, — смеётся бабушка. — Сыграешь!
— А правда играет? — спрашивает Василий.
И все на меня так смотрят. Серьёзно. Прямо меня из-за бабушки зауважали.
— Не-е, — говорю я. — Немножко.
— У нас в доме только Ардальон не играет!
— А это кто? — спрашивает Василий, почтительно так.
— Кот, — говорит бабушка. И уже встала.
Василий тоже встал. Он и не думает нас одних отпускать. Где наша сумка? Какие-нибудь вещи? Он нас проводит до городского автобуса, тут почти три километра! Это ему только приятно. И всем остальным тоже одно удовольствие — нас с бабушкой проводить. Все вскочили. Своего Витю зовут из воды. Витя тоже бежит.
— Спасибо! — смеётся бабушка. — Только нам ведь на автобус не надо. Мы на даче живём — тут, в посёлке…
— А можно к вам как-нибудь зайти? — говорит Василий.
У него ещё есть отгулы. Если бабушка позволит, он бы к нам приехал. Может, на даче что-нибудь сделать нужно? Или вообще. Он так просто приедет.
— Так просто можно, — говорит бабушка. — А для дела у нас хватает мужчин! Не знаем, куда от них и деваться. Вот на пляж сбежали. Приезжай! Спросишь Строговых…
— Обязательно приеду, — говорит Василий.
Мы обратно идём. Домой. Разговариваем о том о сём. Что всякое уменье в жизни полезно, даже играть. Например, в шахматы. От уменья друзья заводятся. Всегда есть люди, которые тоже это умеют или хотят уметь. А если человек ничего не умеет, другим возле него тоже неинтересно. Возле такого человека прямо скулы сводит! Вот он всю жизнь и торчит один, без друзей, как пень на вырубке. И свою жизнь ругает…
— А ведь сам виноват, — говорю я. — Надо было учиться.
— Вот именно, — смеётся бабушка. — Об чём и речь.
Потом вдруг говорит:
— Знаешь, что? У меня душа лежит потише идти…
Это можно. Хотя я и так еле-еле иду. Я когда разговариваю, быстро не умею ходить. Но могу ещё тише.
А бабушка всё равно отстаёт.
Она как-то боком идёт. Осторожно. Будто боится за что-то задеть. Мы уже из леса выбрались, теперь над морем идём, в траве. Уже дачу видно.
— У тебя опять печень болит? — догадалась я.
— Не твоего ума дело!
Грубит. Значит, я правильно догадалась. Как у бабушки приступ, она начинает грубить. Мне, дедушке, дяде Владику, Прасковье Гавриловне — все равно кому. Такой характер!