За окном беспредельное небо. Оно утончается к горизонту, словно льётся туда, за изгиб земли.
Васька плюнул. Это противоестественно – пустая квартира! Он распахнул окно. Шумно сел на диван.
– Здравствуйте, дядя, я приехал.
«Приехал?» – спросила квартира.
– Ага, – сказал Васька.
«Ага», – сказала квартира.
…Васька растянулся на диване, задрал ногу на ногу.
В дверях появилась соседская Нинка. Она держала сиреневатую сиамскую кошку с голубыми глазами. У кошки были чёрные уши и чёрные кончики лап.
Нинке не понравилась Васькина поза.
– Мужики все такие, – сказала она. – Мужики порядка не ценят. Им бы скорее ноги задрать… Идите борщ кушать. – Нинка подтащила Васькин рюкзак в угол. – Я тут за порядком смотрю. Дома ж нельзя – Николай сразу нарушит… Сейчас по всей квартире на горшке ездит.
Кошка полезла с Нинкиных рук на диван.
– У неё есть котята? – спросил Васька.
– Нету, она кусачая. У кусачих кошек котят не бывает… Её курортники летошним годом у нас оставили. Она ихнюю тётю царапала. Как увидит, так и царапает. Совсем была дурочка.
Ваське не хотелось вставать. Ему хотелось поговорить с Нинкой.
– Не знаешь, скоро дядя приедет?
– Ни-и… – помотала головой Нинка. – Чего ж скоро-то. Он там флотилию получает. Сколько добра погрузить нужно: и снасти, и бочки, и соль, и продукты для плавания, и всякого другого запаса. Пригонят сюда корабли, наберут команды и в Африку побегут за тунцом. И мой батька побежит. И капитан Кузнец. – Нинка уставилась в текучее небо, в темнеющую глубину. – Мужики, они ж не сидят дома. Они же ж морем заговорённые. – Она вздохнула вдруг, прижала кошку к себе. – У нас тут все морем заговорённые… Идёмте борща кушать. Остыл, поди.
Отяжелев от борща, Васька пошёл в город. Город за зиму не изменился, лишь на главной улице вырос ещё один каменный дом – клуб рыбзавода.
На улицах свободно шумели люди. Парни гордились перед девчатами – нарядные, в твёрдых мичманках. Старухи шли под деревьями – тёмные, в белых платках. Старики курили возле своих калиток – костлявые, грубошёрстные. От девчат распространялся в воздухе запах духов. От парней сигаретами пахнет, дешёвым вином. От старух тянет кухней. У стариков самый крепкий дух – смолистый, махорочный, злой. Добродушно посматривают старики. И от всех им почтенье.
Вдоль улиц гулял сладкий ветер. Он приникал в садах к завязям и цветам, как старательный шмель, напитывался нектаром и, охмелевший, толкался по городу.
В тёмных окнах школы отражается небо. Кажется, что не окна это совсем, а сквозные дыры. Только два окна в первом этаже освещённые. Кто-то играет там на рояле, наверно, Сонета.
Васька уцепился руками за выступ стены, стал на цоколь и, подтянувшись, взобрался на подоконник. В пустом классе за роялем сидела Варька. Коса у неё стала ещё толще – в руку не заберёшь. Варька играла, закусив губу.
– Не получал ещё? – сказала она, увидев Ваську. – Тогда проваливай колобком. Зритель нашёлся.
– Позлись, позлись, я послушаю, – ответил ей Васька. – Ведь целую зиму не виделись.
Варька встала.
– И до чего же люди говорить любят. – Подошла и резко захлопнула окно.
Васька упал на землю.
– Не ушиблись? – услышал он тихий вопрос.
На дороге стояла Нинка.
– Не знаете, почему Варьку Сонетой зовут? – спросила она. В её голосе были неодобрение и зависть. – И ещё Скарпеной – такая рыба у нас ядовитая. – Нинка пошла вперёд, потряхивая косичкой.– Бабка у Сонеты – ведьма. – Нинка остановилась, посмотрела на Ваську как старшая. – Вы не вздумайте в Варьку влюбиться. Она же ж и не заметит.
Васька взял Нинку за плечи.
– Беги домой. Я на элеватор схожу…
Нинка отошла чуть. Глянула на него исподлобья.
– Влюбились?
– Да иди ты, – сказал Васька.
Нинка прыгнула через канаву. Васька смотрел, как пляшет и тает в сумерках её светлое платье.
Он вышел к лиману. Из темноты от буёв бегут разноцветные тропки. Волна дробит их, выносит на берег искрящимся щебнем. Темно.
У деревянного пирса толпятся холодные катера, дубки и фелюги. На рейде колышутся рефрижератор, танкер, самоходная баржа. Отражения сигнальных огней тонут в лимане. Кажется, будто стоят корабли на светящихся тонких столбах, жёлтых, зелёных и красных…
ВСТРЕТИЛИСЬ МАМА И ПАПА
Славкин отец, Александр Степанович, появился в своей семье вечером. Мама встретила его в большой комнате, которую бабка Мария называет залой. Мама оделась в новое платье. Помада на её губах бледно-лиловая, с восковым блеском. Глаза скошены к вискам подрисовкой. Причёсана мама, словно собралась в театр. Своим видом мама хочет внушить отцу, что она не намерена отказываться от своих привычек. Пусть увидит отец, как странно выглядит она в этом доме, в этом городе, потому что и дом этот и город не для неё.
Вместо приветствия, мама сказала:
– Ну?
– Рад тебя видеть, – сказал отец.
– Почему ты не встретил нас?
– Я не знал.
– Я тебе дала телеграмму на твой домашний адрес.
Лицо у отца затвердело.
– Я просил писать на работу.
Они стояли один против другого.
– У всех порядочных умных людей должен быть дом и домашний адрес. Я никогда, слышишь, никогда не буду писать тебе на работу!
– К сожалению, дома я редко бываю. Дел много, – спокойно сказал отец.
Славка подумал: «Стоило ехать в такую даль, чтобы ругаться по пустякам?»
Он забился в угол дивана, чтобы стать маленьким и незаметным.
– Ты не хочешь сопротивляться слепой судьбе, – говорила мама скорее задумчиво, чем сердито. – Ты не хочешь противопоставить ей свою волю. Это бесхребетный эгоцентризм… Тебе, в конце концов, глубоко наплевать на меня и ребёнка.
Отец стоял против большой иконы, заложив руки за спину.
– Интересная штука, – сказал он. – Старая.
– Я, кажется, с тобой разговариваю? – крикнула мама.
– Это только кажется, – ответил отец. – По-моему, ты разговариваешь сама с собой. Когда разговаривают с другими, стараются говорить понятно…
– Так… – Мама вспыхнула и заходила по комнате. Она закурила московскую сигарету с фильтром.
– Ты очень похож на лошадь, – снова заговорила она. – Куда тебя гонят, туда ты и идёшь…
Отец усмехнулся.
– Угадала. Кстати, мне по душе эта дорога, по которой меня гонят… И этот воз, который мне приходится тащить.
– Славка, выйди вон! – сказала мама.
– Ма… – начал было Славка, но мама круто повернулась к нему и, вскинув руку, как полководец, произнесла властно:
– Выйди. Это тебя не касается.
«Как не касается?» – подумал Славка.
Мама очень часто говорит: «Это тебя не касается». После таких слов Славке всегда одиноко. Хочется умереть или заболеть серьёзной болезнью. Тогда мама станет другой. Тогда все станут другими.
Славка вышел в коридор. Он стоял в темноте. Он не хотел слушать, о чём говорит мама с отцом. Но она говорила громко:
– Где мы будем жить?
– В комнате на элеваторе. Квартиру дадут через месяца два… Комната вполне… Квадратная…
– Жить чёрт знает где! Жить чёрт знает как!.. И даже без какой-нибудь маломальской мечты… Ты построишь пять элеваторов, десять, пятнадцать. Ну, а дальше.
Отец промолчал.
– А люди вокруг мечтают, стремятся.
– Мечтатели, – проворчал отец.
– Да, мечтатели! Я понимаю, если бы ты строил ракеты, решал бы проблемы термоядерной энергетики. А ты… Ты амбары строишь!
Отец молчал. Мама тоже замолчала, только дышала громко и возмущенно. Славка знал, что она курит сейчас свои сигареты, глубоко и часто затягивается. Мама щурится и смотрит в потолок.
– Ты элементарен и узок, – наконец сказала она. – Славка, поди сюда! Собирайся. Едем в Москву.
Отец пошёл в кухню. Славка проводил его взглядом. Лицо у отца было упрямо-спокойным.
– Зачем собираться? – пробормотал Славка.