Женщина обругала Зину, ее прическу, накрашенные ресницы, ее родителей и школьных учителей. Изможденное остроносое лицо женщины стало багровым.
— Ездют всякие! — кричала она. — Делают вид, что образованные, а сами государство обворовывают!
Алька сказала женщине:
— Мы можем подарить вам копейку. Вы сделаете в ней дырочку, проденете шнурок и будете носить на шее как символ веры.
— На что мне твоя копейка?! — еще громче закричала женщина. — Я об государстве забочусь, а не об себе. Тунеядцы!
— Тунеядцы? — усмехнулся Валентин. — А это ты видела? — Он протянул к самому лицу женщины свои большие, с буграми мозолей ладони. Мозоли были, правда, от гантелей и перекладины, но сейчас это не имело значения. — Это ты видела?
Рядом с женщиной сидел пожилой генерал и читал книгу, заложенную закладкой из малинового сукна. Наверное, закладка была сделана из старого лампаса. Он оторвался от чтения и сказал:
— Вы, герои, платите, если недоплатили. Или сходите.
И все остальные в троллейбусе поддержали его: платите или выкатывайтесь!
— В рамочку захотел? — брезгливо спросил у Валентина розовощекий упитанный старик в военной фуражке без звездочки.
На стенке кабины водителя висел рисунок в толстой деревянной рамке: такая же, как на стенде дружины, красноносая личность, но только с заячьими ушами. И рисунок этот назывался так же, как и стенд дружины: «Не проходите мимо!»
— Правильно! В рамочку его! — обрадованно закричала остроносая женщина. — Всех их в рамочку! Всю компанию! Это ж стиляги, валютчики!
Валентин обозлился. Он выгреб из кармана всю оставшуюся мелочь и швырнул ее в кассу.
— Несправедливость победила! — торжественно сказал Арсений. — Но я смеюсь!
Он засмеялся на весь троллейбус. Это был специально отработанный смех-ржание. Арсений утверждал, что у врагов от этого смеха кровь должна леденеть в жилах.
Остроносая женщина шарахнулась в сторону. Арсений перестал смеяться и пояснил вежливо:
— Это у меня чисто нервное.
Троллейбус подошел к остановке.
— Вытряхиваемся! — скомандовал Арсений.
— Бандиты! Тюремное семя! — закричала им вслед женщина. — Правы были б, небось не доплачивали бы!
— Логика у нее действительно железная, — сказала Зина.
На тротуаре Арсений снова начал смеяться. Он захлебывался от смеха, согнувшись вдвое, держась за живот.
— Кончай, — хмуро сказала ему Алька.
— Рамочки испугался! — захлебывался Арсений. — Всю мелочь шарахнул… Трудовые мозоли показывал! Ой, батюшки!
— Сволокли бы нас в милицию, и иди доказывай, что ты не верблюд, — сказал Валентин. — Все равно поверили бы этой бабе. И точно, повесили б в рамочку, будь ты хоть профессор. А профессоров — тем более разрисовали бы.
— Непонятно, зачем надо было вступать с ней в пререкания, — сказала Зина. — Она этого явно не заслуживала.
Арсений вытер глаза огромной, как лопата, ладонью.
— Генерала испугался!
— Ладно, кончили, — сказал Валентин. — Последнее к вопросу о рамочке, чтобы никто не думал, что я этого боюсь: обязуюсь в течение недели добиться публикации своего портрета в одном из троллейбусов двадцать первого маршрута. Три бутылки венгерского токая.
— Вас поняли, — сказал Арсений. — Если это получится, выдвигаю встречное предложение: мой портрет на стенде у метро. Пять бутылок!
— Идиоты, — сказала Зина.
Часы на столбе показывали одиннадцать.
Они стояли возле сквера, напротив Алькиного дома. Высоко над улицей на седьмом этаже горело оранжевое окно. Алька с тоской посмотрела на него: дядя и тетка еще не спали.
Они поднялись пешком на шестой этаж, и Алька села на подоконник. Это был их подоконник.
Настроение у Альки вдруг безнадежно испортилось, и даже часики, живущие в темной коробочке в глубине ее сумки своей таинственной неслышной жизнью, уже не радовали ее. Ничего от этой покупки не изменилось и не изменится. И Валька за весь вечер не сказал ей ни одного слова. И жизнь будет идти дальше, как и шла.
Валентин сел рядом и обнял ее за плечи. Но Алька сердито стряхнула его руку.
Валентин не удивился: на Альку и прежде иногда наезжало. Маленькое личико ее было сейчас злым, как у хорька. «Золотой шлем» размок, волосы свисали на лоб и щеки мокрыми прядками. Дождь смыл тушь с ресниц и пудру со щек, и Алька стала лет на пять младше.