Она захлопнула книгу. Сказала соседке справа:
— Сядьте ровней. Дышать невозможно.
Та с удивлением посмотрела на гневно вспыхнувшее лицо Вероники и собралась что-то ответить, но Вероника оборвала ее:
— Помолчите! Сейчас скажете что-нибудь про такси, а я это миллион раз слышала!
— Правильно! Вот и ездили бы на такси, раз боитесь тесноты! Подумаешь!
У соседки от обиды округлился рот, дряблые щеки задрожали.
— Боже мой! — вздохнула Вероника. — Одно и то же! Всегда одно и то же!
Видно, соседка была не из скандалисток, потому что она обиженно отодвинулась от Вероники и уставилась в окно.
Почувствовав на себе удивленный взгляд мужа, Вероника повернулась к нему. Он улыбнулся ей успокаивающе. Спокойный взгляд его был как удар: жертва не знает, что обречена, а потому во сто крат беззащитней. А она ничем не может помочь ему.
— Позвони мне, пожалуйста, в половине шестого, — попросила Вероника.
— Не обещаю, — ответил он. — Если окажусь у телефона.
— Позвони обязательно, — голос ее дрогнул.
Он удивленно сдвинул брови… Осторожно, сказала себе Вероника, он не должен ни о чем догадываться. Ей оставалось только сделаться соучастницей заговора и добиваться, чтобы жертва как можно дольше ничего не знала. Надо было лгать все время. Неправда, что теперь она могла простить ему все. Если б ее воля, она ни на один миг не отпускала бы его от себя. Вцепилась бы в него руками: не пущу! Но этого нельзя делать. Для его же блага.
Вероника открыла книгу, опустила в нее невидящие глаза.
— Хорошо, не звони… Но как-то странно получается: мы с тобой почти не видимся неделями.
Он промолчал. Это была его манера уклоняться от всего, что бывало неприятно ему.
Вероника украдкой глянула на часы. Только половина девятого… И вдруг внезапно, как это уже бывало с нею в течение этих двух недель, что-то в душе отпустило. Конечно, все ее страхи напрасны. В пять часов врач скажет ей: «В снимке ничего нового не обнаружено. Все в порядке». И это будет означать: «Живите дальше, как жили». Какое это будет счастье! И снова впереди будет длинная жизнь. И еще не одно лето будут они по утрам ездить вот так в электричке, видеть в окно знакомые пейзажи и не понимать, какое это счастье — просто ехать в электричке, поглядывать в окно на проносящиеся мимо ели или березы, листать книжку, вслушиваться в обрывки чужих разговоров… Конечно же все будет так и только так.
Она захлопнула книгу и шепнула тихо, чтобы не слышали соседи:
— Наврал ты, Андрюшка, про всякие дела. А сам, наверное, отправишься в ресторан с какой-нибудь хищницей. Все вы одинаковые. Ну и ладно. Все равно она в дурах останется.
Он снова удивленно взглянул на нее. Но теперь в его глазах мелькнуло беспокойство. Вероятно, на этот раз его удивила и насторожила неожиданная и какая-то судорожная ее веселость.
2
Анисим уже взялся за щеколду калитки, когда услышал за спиной знакомое грозное:
— Стой!
Бабка Устя сидела в гамаке, важно выпрямившись, держа в широко расставленных руках газету, и смотрела на Анисима поверх сползших на кончик носа очков. В углу рта у бабки Усти торчал длинный мундштук с дымящейся сигаретой.
— Подойди сюда!
Анисим опустил руку и вздохнул. Теперь уже раньше чем через полчаса не вырвешься, а мать с отцом вполне могли изменить в дороге свои планы и нагрянуть на городскую квартиру. И то, что они говорили друг другу про занятость, не имело никакого значения. Позавчера, например, отец весь вечер играл в шахматы и пил коньяк на веранде у отставного полковника Кравцова (у того жена уехала в Прибалтику), а матери сказал, что задержался в городе на каком-то собрании. Он специально сделал крюк по темным просекам, чтобы появиться возле дачи со стороны станции. Анисим случайно оказался около кравцовской калитки и слышал, как полковник говорил отцу, прощаясь:
«Возьмите-ка, Андрей Александрович, газетки. Пожуйте. Всякий запах отбивает начисто».
Анисим чуть не налетел на них у калитки на своем велосипеде, еле успел затормозить и уцепиться за штакетник.