Он не попросил у Анисима разрешения переночевать. Сказал просто: «Буду шпать до девяти тридцати. Ижмотался в дороге. Появляйся в десять». Блох у него определенно не могло быть. А вот в остальном…
Анисим наконец выскочил за калитку. Но тут дорогу ему неожиданно преградил сосед — старик Удочкин. В руках у него были лом и лопата.
— Привет молодому поколению, — сказал Удочкин.
— Здравствуйте, Егор Макарович. — Анисим попытался обойти Удочкина, но тот, предугадав его намерение, сделал шаг в сторону и Анисим почти натолкнулся на его каменную грудь, обтянутую вылинявшей студенческой курткой.
— Тихо, — сказал Удочкин. — Не суетись. Дело есть.
— Какое дело? Что вы сегодня все, сговорились, что ли! — с отчаянием сказал Анисим. — Мне в Москву надо. Я опаздываю!
— А это мы сейчас посмотрим. — Удочкин не торопясь прислонил к дереву лом и лопату. Отвернув рукав, глянул на плоские золотые часы «Полет». Потом полез в карман куртки, вытащил замусоленную книжечку с расписанием электричек. — Та-а-ак! Сейчас десять пятнадцать. Следующая электричка в одиннадцать десять. Через пятьдесят минут.
— Егор Макарович, извините… я никак не могу!
— Ты что, дурья голова, по шпалам, что ли, в Москву попрешься?
От Удочкина тянуло теплым, сладковато-тошным водочным душком, глаза хмельно поблескивали. Он кивнул в сторону дачи:
— Царица Тамара дома?
— Какая царица Тамара?
— Ну, бабка твоя.
— Дома.
— Айда за мной!
Удочкин взял под мышку лом и лопату и пошел, не оглядываясь, к калитке своей дачи, уверенный, что Анисим пойдет за ним. И Анисим пошел, с ненавистью глядя в крепкий затылок Удочкина, потому что делать все равно было нечего, раз электричка почти через час… Чем там сейчас занимается Владик, в пустой квартире?
Удочкин привел Анисима в свой сарайчик, стоящий на границе участков. Кивнул на пустой ящик из-под апельсинов:
— Садись!
Сам уселся напротив на табуретку так, чтобы видеть в открытую дверь дачу Димовых. Там было тихо.
Упершись ладонями в широко расставленные колени, Удочкин некоторое время молча смотрел на Анисима, что-то прикидывая в уме. Анисим не знал, какие мысли ворочаются под тяжелым, бугристым, покрытым испариной лбом Удочкина, в глубине его замутненного спиртом сознания. Но чувствовал враждебность этих мыслей, чувствовал, что Удочкин примеривается, как бы половчее надуть его. Этот старик был из того же племени, что и Сергей Петрович… И Рита.
В сарайчике пахло как на железнодорожной станции: за спиной Удочкина стояли большие, в рост человека, толстые столбы с пропитанными мазутом, заостренными концами. Было душно. За открытыми дверьми сарайчика входил в силу ослепительный летний день. Было совсем не похоже, что уже август и скоро кончится лето. Где-то за стеной покудахтывали куры, скребли сухими лапами пыльную землю. Нетерпение и беспокойство томили Анисима.
— Так вот, — сказал Удочкин. — Я сейчас в буфете у Зинаиды отца твоего видел. Столковались мы с ним насчет забора. Согласен он.
— Меня это не касается, — сказал Анисим. — Я в Москву опаздываю.
— Успеешь… Пять лет он не соглашался. Ни так, ни этак. Упрямился. Лекции по охране природы читал. А тут в пять минут вопрос разрешили. Видно, когда смерть возле уха прошелестит, человек и вправду делается подушевней.
— Какая еще смерть? — насторожился Анисим. — О чем это вы говорите?
— А он ведь в больнице лежал. Живот ему резали, — спокойно сказал Удочкин. — И мало ли что могли вырезать… Это только так считается, что люди в больницы лечиться ложатся. Помирать они туда ложатся по большей части. С комфортом, чтоб вокруг — светила в белых халатах. Но твой, слава богу, выжил, и — многие ему лета!
— У него язву вырезали, — хмуро сказал Анисим. — Говорите, что вам от меня надо?
— Чтобы ты мне забор поставить помог. Столбы вот надо перетаскать и в землю врыть. Не можешь ты отказать старику. И по-быстрому.
— Врете вы все, — сказал Анисим. — Ни о чем вы с отцом не договорились.
Удочкин нисколько не смутился. Усмехнувшись, дернул толстой щекой, словно сгоняя с нее невидимую муху.
В сарайчик с дачи Димовых донеслись неожиданные и быстрые звуки рояля.
— Вот, — с непонятным для Анисима удовлетворением в голосе произнес Удочкин. — Играет! — И опять дернул толстой щекой, на этот раз зло.