— Химия — в быт, черт их задери! Такую пищу испортили! В прежние времена берешь сосисочку, вся она тугая, и кожурка у нее под зубами — хруп! А это что?
Он брезгливо поднял двумя пальцами с тарелки освобожденную от целлофана сосиску.
— Не привередничайте, старина, — сказал Димов. — Скажите спасибо, что врачи пока еще разрешают вам есть хотя бы это. Я вот не поверил им, что пиво для меня теперь яд. А сегодня убедился, что они правы. Жуйте, пока жуется, глотайте, пока глотается!
Судье Чудинову было все равно, какая кожура у сосиски. А может, по молодости лет он и не помнил тех времен, когда сосиски выпускались не в целлофане. Он ел быстро, по-деловому. По-студенчески, определил Димов.
За соседним столиком шумели девушки-продавщицы, все в одинаковых атласных синих халатиках со значками. В углу парни в рабочих спецовках разлили водку в стаканы из-под кефира, а потом, забыв о конспирации, дружно чокнулись, прежде чем проглотить мутно-белую, похожую на кумыс, жидкость…
А старый хрыч Удочкин, наверное, и в самом деле сооружает сейчас на даче забор, совсем некстати подумал Димов. Ну и черт с ним!.. Спокойное настроение, пришедшее на смену боли, не покидало его.
Бушкин съел сосиски все до одной, спросил:
— Что же мы будем делать с этим Пастуховым?
— Мы еще не прояснили всех обстоятельств дела, — не отрывая взгляда от тарелки, сказал Чудинов. — И сейчас говорить об этом не время и не место.
Слова его прозвучали строго. Но хохолок опять торчал у него на макушке, лицо от еды раскраснелось молодым румянцем, и Димову захотелось сбить с него важность, а может, даже и чуть позлить его.
— Сколько вам лет, Валерий Осипович? — спросил он.
— Тридцать один.
Почти ровесник Пастухова, подумал Димов, а вслух сказал:
— Не много… И вас никогда не угнетает власть над чужими судьбами, которой вы облечены в силу, так сказать, занимаемого положения?
Чудинов поднял от тарелки голову, посмотрел на Димова спокойными голубыми глазами.
— У меня нет никакой власти. Это закон над нами властен.
— Не скромничайте, Валерий Осипович. Закон-то ведь вы осуществляете… А мне вот жалко Пастухова.
Чудинов отодвинул в сторону пустую тарелку, слегка расслабил узел галстука. Хохолок его торчал победно, и вид у него стал простецкий.
— Ваше право: жалейте. Только смотрите, чтобы эта самая жалость не затуманила вам голову.
— И у меня к вам вопрос, — сказал Бушкин. — Вот, я слышал, был такой буржуазный ученый, он говорил, что преступником человек рождается. Что это врожденное. Вы ничего такого не замечали?
— Не замечал, — сказал Чудинов.
Бушкин оживился, видимо, он был прирожденный спорщик.
— Тогда объясните мне такое. Вот недавно наблюдал я на Тверском бульваре: гуляет девочка лет четырех. С лопаточкой. Бабка ее на скамейке сидит, а девочка вокруг тон-топ. И все старается своей лопаточкой голубя пришлепнуть. Голубь в сторону уходит, а она — за ним. Очень ей хотелось его прибить. Что это, воспитание? Она же еще и ходит-то еле-еле!
— Охотничий инстинкт, старина, унаследованный от предков, — подзадорил его Димов.
— Про четырехгодовалых я не много знаю, — усмехнулся Чудинов. — Я ведь не в яслях работаю. Мои подопечные постарше и не голубей прихлопывают. Сами увидите за эти десять дней, что нам с вами предстоит работать… А на скамье подсудимых они почти все тихие, смирные и вполне могут жалость вызывать. — Он придавил ладонью свой хохолок, встал. — Пошли, пора.
И вот опять — пустой зал суда, блаженно улыбающийся Пастухов за загородкой, адвокат, конвойные… Только теперь они поменялись местами: молодой встал возле Пастухова, пожилой сел на его место.
Чудинов начал с допроса завхоза Маниной. Она стояла перед судейским столом, опустив вдоль тела тонкие руки с крупными мужскими кистями, поджав вялые губы, спокойно, не мигая, глядя на Чудинова.
— Свидетель Манина, — сказал Чудинов, — напоминаю вам, что суд предупредил вас об ответственности за дачу заведомо ложных показаний.
— Да, гражданин судья, — негромко сказала Манина.
Чудинов помолчал. Потом спросил:
— Вы что, под судом были?
— Да.
— Когда?
— В шестьдесят седьмом. Десять лет назад.
— За что судились?
— Пронесла мужу в больницу смертельную дозу нембутала по его просьбе. У него рак почек был, мучился он, — все так же негромко и спокойно сказала Манина.
— Какой приговор вынес суд?
— Год условно.
— Дети есть?
— Есть трое… Взрослые уже.