Придется открывать, подумал Анисим. Какой смысл сидеть так? Все равно до часа уже никуда не денешься. Ведь не бросишь же Олега с Марианной, тем более что у них какие-то осложнения…
Он медленно побрел к двери.
Что со мною происходит? — думал Димов, откинувшись на жесткую деревянную спинку судейского кресла, сжав пальцами подлокотники. И раньше, не только сегодня утром, случалось, что все вокруг становилось нереальным, бесплотным, неуловимым. Но раньше это никогда не сопровождалось чувством страха… Ладно, чушь все это. Все происходящее здесь вполне реально: и этот воришка с серым лицом и пыльной бородкой, и милиционеры-конвойные, и свидетельница с жалким перманентом, и маленький зал, залитый густым желтым солнцем. Куда уж реальней? И сейчас необходимо одно: разобраться во всем, что тут происходит, потому что через час или два придется подписывать приговор, решать вполне реальную человеческую судьбу.
— Значит, если вы не заводили часов, то могли и не знать, исправны они или нет? — повторил адвокат.
Пастухов уже не выглядел безразличным, он сидел на скамье, вытянув худую шею, напряженно ловя каждое слово свидетельницы Маниной.
— Да, — сказала Манина, отвечая адвокату, — часов мы не заводили, но я все равно знала, что они исправны.
— Откуда? — спросил старик.
— За неделю до того, как их Михаил взял, мы их проверяли.
— Почему вы вдруг решили их проверить, раз все равно не заводили?
— У нас в главном вестибюле большие настенные испортились, ну, я мастера попросила заодно и эти проверить. Он потом при мне их завел, мы с ним послушали, как они бьют. Красивый у них тон. И мастер сказал, что часы очень дорогие. Антикварные.
Манина говорила негромко, и хотя вопросы задавал старик адвокат, она продолжала смотреть на судью Чудинова своими погасшими глазами. И с каждым ее ответом Димов все больше утверждался, что она говорит правду. Ложь рядится в разнообразные одежды — уж это Димов знал. Но бесстрастное спокойствие Маниной определенно не было притворством. К тому же вопросы старика адвоката были профессионально коварны, точны, и если б Манина лукавила, ему ничего не стоило загнать ее в угол.
А Пастухов волновался все больше. И это, казалось, тоже должно было свидетельствовать против него. Подавшись вперед, вцепившись серыми пальцами в барьер, он словно готовился к прыжку. И следа не осталось от его безразличия. Отчаяние было в его глазах с красными, воспаленными ободками на веках. Но ведь до этого он никак не пытался облегчить свою участь, не юлил, не выворачивался и сразу во всем признался охотно и бесстыдно? И волнение его сейчас можно было объяснить не просто страхом за свою судьбу: похоже было, что он страдал потому, что на его глазах попиралась правда.
— Ну, а потом, в течение недели, прошедшей до кражи часов, вы их уже не проверяли? — спросил адвокат.
— А зачем? Что с ними могло сделаться? Стояли себе на камине. Мастер завел их тогда, они и шли. И директор в это время на больничном был, и никого они не беспокоили. Вы сами знаете, что завод у них двухнедельный. И когда Миша их взял, они работали.
— Нет, Евдокия Степановна! Как же так? Я их чинил своими руками! Сломаны они были! Вы вспомните, вспомните! — Пастухов вскочил со скамьи.
Он говорил правду. И Манина говорила правду. Но одна правда начисто исключала другую. Черт знает что!
— Садитесь, подсудимый, — сказал Чудинов. — И без моего разрешения не вставать и не разговаривать. Понятно?
Милиционер-конвойный положил руку на плечо Пастухову, и тот под тяжестью этой руки сразу притих и покорно опустился на скамью.
— Я так думаю, — негромко сказала Манина, — что Миша как раз потому их и взял, что они вдруг затикали. До этого молчали два года. А тут вдруг пошли. Он их и взял.
И это тоже могло быть так. Но зачем Маниной обязательно нужно было говорить об этом? И конечно же дело было вовсе не в том, что она дала подписку об ответственности за дачу ложных показаний. Есть такие люди, думал Димов, до конца приверженные правде. И они никогда не замечают, что правда их порой становится безжалостной и ненужной. Они привержены любой правде, и жестокой тоже.
Пастухов вдруг снова стал прежним и опять, бездумно улыбаясь, следил за мельтешением солнечных бликов и теней на замазанных белилами окнах, перебирал пальцами бородку.
— Вопросов к свидетелю больше не имею, — сказал адвокат.
— Садитесь, Манина, — сказал Чудинов. — Из зала пока не выходить… Ну, Пастухов? Может, теперь добавите что-нибудь? Скажете суду все, как было? Встаньте.