Вероника, конечно, любит ее, и Анисим тоже, и зять к ней привязан. Бабка Устя знает это. Но почему они не могут понять, что ее пристальное внимание к их делам — это не праздное любопытство, не покушение на их самостоятельность? Бывает, что они делятся с ней, спрашивают ее советов. Но это всегда не главные их дела, а мелочи жизни. А о главном они молчат, они оберегают его от нее.
Беспокойство, зароненное в душу бабки Усти жестокими словами Удочкина, все росло. Зять Андрей Александрович с виду вполне здоров, на что же намекал этот злобный старик? Может, это связано с настроением Вероники в последнее время?
Проклятая старость, думает бабка Устя. Сиди, считай обиды и бесконечно борись со слабостью. Если б кто-нибудь знал, как мне осточертели этот ободранный угол дачи, ржавая труба!..
Взгляд ее опять натыкается на новый забор. Надо действовать, думает бабка Устя. Посижу еще немного, а потом пойду в поселковый Совет. Степан Степанович, наверное, там. Подниму скандал. Уж я проучу этого Удочкина…
Она закрывает уставшие от солнца глаза. Что тебе еще надо? — думает она о себе. Дочь, внук, зять — все здоровы. Каждое лето живешь, старая перечница, на даче, рояль твой за тобой таскают. Все хорошо, и не надо ни от кого ничего требовать. Пусть живут своей жизнью. Анисим сейчас впервые начинает обретать свободу, пусть пользуется ей. Только бы тот парень, которого он впустил в квартиру, не обворовал их.
Бабка Устя чувствует, что сейчас заснет, но у нее нет сил открыть глаза, ей хочется курить, но нет сил залезть в кармашек платья за сигаретами… Посижу так еще пять минуток и закурю, думает она… Но проходит пять минут, и она незаметно для себя засыпает. Ее бескровное лицо во сне неподвижно и безжизненно, немощная рука бессильно свисает с гамака.
Просыпается она внезапно, как от толчка, и видит над собой близко склоненное лобастое красное лицо, и от испуга не сразу понимает, что это Удочкин.
— Что такое? — сердито спрашивает бабка Устя. — Что вам надо? Что случилось?
Удочкин широко и почему-то обрадованно улыбается.
— Ну, проснулась, слава богу, — говорит он. — Спали вы как-то тихо уж очень.
Бабка Устя не сразу понимает, почему Удочкин склонился над ней, а поняв, отстраняет его худой рукой и говорит высокомерно и ехидно:
— Все равно я вас переживу, старый черт.
Удочкин, весело растянув в улыбке длинный рот, снова садится на стул напротив бабки Усти. Она, ошеломленно моргая спросонья, лезет в кармашек за сигаретами.
— Дай вам бог, — говорит Удочкин. — Многие лета!
— Что, Удочкин, построили свой забор? — спрашивает бабка Устя, раскуривая сигарету.
— Еще на час работки осталось.
— Теперь собираетесь тайно морить сосны и березу?
Удочкин молчит. Рубить деревья на участках запрещено. Они — собственность государства. И бабка Устя спрашивает просто так, вовсе и не рассчитывая, что Удочкин признается в своих замыслах. Он ворочается на стуле, говорит:
— Да, напугали вы меня. Я всегда пугаюсь, когда вижу, как старики спят. — Он наклоняется к бабке Усте и доверительно смотрит ей в лицо. — Я и сам спать не люблю. Боюсь. Во сне вроде бы ближе к смерти.
— Вы же говорили, что еще лет двадцать собираетесь на этой земле поворочаться? — усмехается бабка Устя.
— Наврал, — вздохнув, отвечает Удочкин. — Если правде в глаза смотреть — старые мы с вами, о-о-ох и старые! Проснешься, бывает, среди ночи… А жить хочется. Только мы, старики, это понимаем.
— А где ваш блохастый пес? — вдруг спрашивает бабка Устя.
— За сараем залег, устал. Ему ведь четырнадцать. Если брать по человеческому расписанию, выходит вроде как нам с вами. Но он быстрей меня устает.
Удочкин замолкает, с удовольствием оглядывает новый забор, две сосны и березу за ними — вновь приобретенную собственность.
— Ваш зять тоже деревья жалел, — вздыхает Удочкин. — А жить надо.
— Вы и так хорошо живете, — говорит бабка Устя. — Смотрите, какой себе дом отгрохали, участок, сараи.
— Да, — охотно соглашается Удочкин, — неплохо живу.
— Так зачем же вам еще?
Удочкин, помолчав, говорит, снисходительно глядя в бледное лицо бабки Усти:
— Для самостоятельности. — И круто меняет тему разговора: — Я с этого года хочу внучку свою определить на рояле учиться. Долго это надо, чтобы выучиться?
— С детства и всю жизнь, — строго поясняет бабка Устя.
— Я слышу, как вы играете. Резво это у вас получается. И все больше непонятное для меня. Но вот есть один вальс… Я из деревни в Москву попал не сразу, в Самаре сначала обосновался, на пристани работал. Самара теперь называется Куйбышев. Так там в городском саду выступал красноармейский духовой оркестр. Они тоже этот вальс играли. Как услышу его, так молодость вспоминается. Эхе-хе, хорошее дело — молодость!