— Кто ты? — спрашивает бабка Устя, чувствуя, как постепенно тает в груди страх и становится легче дышать. Она бесконечно рада этой тощей, нелепо высокой девочке, внезапно возникшей перед ней.
Девочка моргает бесцветными ресницами и продолжает молча смотреть на бабку Устю.
— Я внучка Егора Макаровича… Удочкина.
— Да, да, — говорит бабка Устя, — Удочкина… Я ведь тебя знаю.
— Знаете, — соглашается девочка.
— Но в этом году тебя что-то не было видно… А в прошлом году ты была маленькая… Куда меньше, чем сейчас.
Бабка Устя боится, что девочка уйдет. Она не вдумывается в свои слова. Ей хочется говорить, говорить не останавливаясь и слышать свой голос, чтобы убедиться, что она окончательно вырвалась из той страшной немоты, во власти которой была еще несколько секунд назад.
— Да, да, — говорит бабка Устя, и голос у нее уже не такой слабый. — Я тебя знаю… Только ты была намного ниже.
— А я на четырнадцать сантиметров выросла за зиму, — со скромной гордостью говорит девочка. Испуг незаметно уходит из ее глаз. Она смотрит на бабку Устю спокойно и приветливо.
— Да, да, — торопливо соглашается бабка Устя, — на четырнадцать сантиметров… Вот какая умница!
Бабка Устя говорит и жадно, с наслаждением, смотрит на эти легкие, детские волосы, на ситцевое платье на худеньком, словно невесомом, теле, на большие, обветренные, шершавые коленки. Непонятная нежность к этой чужой некрасивой девочке переполняет ее. И прибывают силы. Бабка Устя уже может расстегнуть свою сумочку. Она вытаскивает алюминиевый патрончик с валидолом.
— А как тебя зовут, девочка? Я старая, я забыла. Мне можно забывать, не обижайся на меня.
— Ксения.
— Ксения, Ксюша… А как ты оказалась здесь? Куда ты шла?
— Меня дед послал, — говорит девочка. — Я уроки делала, у меня по арифметике переэкзаменовка. А дед позвал и говорит: «Иди, посмотри, царица Тамара в контору пошла…» — Она вдруг запинается, и в глазах ее вспыхивает смущение.
— Кто-кто? — оживляясь, спрашивает бабка Устя. Девочка стоит, опустив ресницы, напряженно выпрямившись. Шепчет, помолчав:
— Царица Тамара…
— Кто это?
— Дед вас называет так, — смущенно, прерывающимся голосом, говорит девочка.
Бабка Устя тихонько смеется. Услышав ее смех, девочка тоже осторожно и лукаво улыбается.
— Он сказал, что вы пошли в контору, а вид у вас плохой и что по дороге с вами что-нибудь может случиться.
Бабка Устя уже почти полностью пришла в себя и говорит с обычной своей насмешливой независимостью:
— Ишь какой заботливый у тебя дедушка!
— Да, — соглашается девочка, — он добрый.
— А он не сказал тебе, зачем я пошла в контору?
— Нет.
Бабка Устя смотрит и смотрит на девочку. Та стоит, чопорно выпрямившись, застенчиво томится и, видимо, не знает, что делать дальше, о чем говорить.
Господи, какой милый, нелепый гусенок, думает бабка Устя… Она не понимает источника своей нежности к этой чужой девочке. Может, она напоминает Веронику в детстве? Но чем? Вероника не была в этом возрасте такой высокой, и волосы у нее были рыжие… Может, этой голенастостью, притворной чопорностью, всем своим еще неуклюжим обликом, который уже перестал быть детским, но еще не стал женским? Как они, девчонки, нелепы и смешны в этом возрасте, даже те, которым предстоит стать обольстительными. Но и у тех, кто останется дурнушками, уже своя, не похожая на мальчишескую, притворно загадочная, неосознанно призывная улыбка, неуклюже кокетливые ужимки.
— Сядь рядом, Ксюша, — говорит бабка Устя. — Я еще немного отдохну, а потом ты проводишь меня домой.
Девочка покорно садится рядом с бабкой Устей, кладет на колени руки со сбитыми ноготками.
— Это тебя дедушка хочет учить музыке? — спрашивает бабка Устя.
— Меня.
— А ты хочешь?
— Нет, — откровенно признается Ксения.
— Почему?
— Времени много отнимает, — рассудительно объясняет девочка. — У нас в классе есть девчонки, которые на пианино учатся. У них ни минутки свободного времени нет.
— Это ты права, — вздыхая, соглашается бабка Устя.
Она думает о том, что ее поход к Степану Степановичу окончился унизительным поражением. Сегодня старость одержала над ней еще одну победу. Круг стал еще у́же. И теперь, наверное, уже никогда она не решится выходить одна с участка.
Но все равно ей хорошо сейчас, в эти минуты. Она забывает про то, что под языком у нее таблетка валидола, и привычным жестом лезет в кармашек платья за сигаретой. Она думает о том, что у нее будет сегодня еще один вечер и она увидит дочь Веронику, и внука Анисима, и зятя Андрея Александровича. Они все вместе поужинают на веранде. А потом они с Андреем Александровичем, может, поиграют во фрапп. И лампа будет уютно гореть на столе, белые бабочки будут виться вокруг абажура, и придет вечерняя умиротворяющая прохлада. Все это будет. А могло ведь и не быть.