…Судьбу Миши Пастухова решали долго. Наговорили друг другу резкостей. И Димов вышел из подъезда суда разгоряченный недавним спором и довольный.
— Привет, — сказала Оля и, продолжая сидеть на скамейке, подставила ему для поцелуя щеку.
— Откуда ты узнала, что я здесь?
— Не имеет значения… Я всегда знаю, где ты.
— Вот как?
Еще год назад Димов мчался к ней на свидания с легким сердцем. Но с каждым месяцем отношения их становились все труднее. Изменчивость ее настроений и необузданность нрава все больше и больше тяготили Димова. Он с опаской глянул на Олю. За полтора года ее власть над ним стала почти неограниченной. Он любил ее все больше и, как это было ни странно, все больше тяготился ею. И все чаще приходили печальные мысли о той боли, которая ждет его впереди.
Но сегодня Оля была настроена благодушно.
— Пойдем отсюда куда-нибудь, — сказал Димов. — Пойдем на Патриаршие пруды. Здесь недалеко. На скамейку, на которой сидели осенью. Помнишь?
— Помню… Только там ходит старуха, которая не разрешает мне курить.
— Та ходит на Тверском.
— Разве?
— Впрочем, и на Патриарших найдется какая-нибудь воспитательница.
Димов оглянулся на подъезд суда. Возле него стоял серый арестантский автофургон. Пожилой милиционер, тот, что дежурил в зале суда, неторопливо закрыл задние двери фургона, накинул щеколду: везти было некого, Миша Пастухов отправится домой. Или куда захочет. На все четыре стороны, как вполне свободный человек. Может быть, даже на ту самую речку, о которой они говорили с Бушкиным. Но скорее всего домой. И, наверное, Думбадзе купит бутылку вина, чтобы отпраздновать возвращение своего незадачливого хозяина. И мальчишка заглянет к нему в комнату. В общем, начнется его обычная и уже нормальная жизнь. И мысль эта отозвалась в душе Димова радостью. Это оказалось неожиданно прекрасным, что твое причастие к чьей-то судьбе обернуло ее счастливо. Пусть это даже судьба совсем чужого тебе человека, о котором ты еще сегодня утром не имел никакого понятия…
Возле подъезда стояли жена Пастухова и Думбадзе в своей большой, тяжелой кепке. Мальчишка нетерпеливо тянул мать куда-то в сторону. Он, наверное, окончательно истомился за этот длинный, нудный и жаркий день… Они ждали Мишу Пастухова. Сейчас там, в суде, выполнят какие-то формальности, и он выйдет к ним.
— Пойдем побыстрей, — сказал Димов.
Почему-то ему было неловко находиться здесь — словно он хотел полюбоваться делом рук своих и рассчитывал на чью-то благодарность.
Они с Олей пересекли улицу, прошли мимо автофургона и свернули в переулок, ведущий к Пионерским — Патриаршим — прудам. Но не успели пройти и несколько шагов, как услышали, что сзади их окликают. Жена Пастухова догоняла их и тащила за руку упиравшегося мальчишку. Она подошла, сказала, запыхавшись:
— Спасибо вам, товарищ народный заседатель.
Димов удивился:
— За что? Суд поступил в соответствии с законом, и благодарить здесь некого и не за что.
Вспотевшее от жары лицо женщины было красиво, но напрочь лишено привлекательности, — большие, светлые, но без глубины глаза, грубо накрашенные губы, тугие, гладкие щеки…
Мальчишка с испугом смотрел на Димова снизу вверх, открыв рот.
— И потом, какая вам разница, на свободе он или в тюрьме? — неприветливо сказал Димов. — Ведь вы с ним разошлись.
— А алименты? — просто сказала женщина. — Что с арестованного возьмешь? Что он там, в колонии, наработал бы?
— Алименты? Да, да, понятно, — пробормотал Димов.
Слова Пастуховой ошеломили его, а еще больше ошеломило то, как откровенно она это сказала… Два мужа в одной квартире, бывший и нынешний, — и оба добытчики. Очень удобно! Впрочем, что можно было ответить ей? Во всяком случае, она не прикрывалась лживыми словами. И опять вспомнился Удочкин. Тот тоже утром в буфете у Зинаиды был откровенным: хочу тебя облапошить — и точка! И уже, наверное, облапошил. А эта не хочет терять тех двадцати рублей, которые ей доставались по исполнительному листу. И было бы глупо сейчас, на солнцепеке, взывать к ее душе.
— Извините, — сказал Димов, — мы очень торопимся.
— Дай вам бог счастья! — сказала Пастухова и с ласковой усмешкой посмотрела на Олю.
Олю этот взгляд нисколько не смутил. Она опять сунула свою руку в ладонь Димова и сказала Пастуховой:
— Спасибо!
Некоторое время они шли молча. Привычно сжимая в ладони теплую руку Оли, Димов думал о том, что уголовный кодекс не вмещает в себя, да и не должен вмещать все неприглядные поступки людей во всем их многообразии. Ибо есть понятие: деяние, уголовно не наказуемое. Удочкин — грабитель, но в кодексе для него нет статьи. Пастуховская жена, в сущности обездолившая этого бедолагу, с точки зрения буквы закона не совершила ничего предосудительного. И ее право на деньги по исполнительному листу никто не может оспорить.