Где здесь границы ее вины и вины самого Андрея?
Вероника разбирает послеобеденную почту. Ножницы срезают кромку конверта. Номер в правом верхнем углу. Письмо — на столе у Саши… Следующее письмо. Потом толстая бандероль…
Саша уже не испуганная, а злая…
Когда Гена ушел, Вероника еще минут тридцать просидела в одиночестве под красным зонтом. Никак не могла найти в себе сил встать, пересечь площадку кафе, войти в подъезд министерства. Саша, конечно, извелась от нетерпения, дожидаясь ее. Извелась и измучилась. Но Вероника не стала пересказывать ей весь свой разговор с Геной. Сказала только:
— Я посоветовала ему уйти от тебя.
И тут синие, робкие, трепещущие глаза Саши налились ненавистью, сразу, в одно мгновение. Вероника никогда не видела у нее такого искаженного ненавистью лица, таких глаз.
— Кто вас просил давать советы? — прошипела Саша с присвистом. Было видно, что от злости у нее перехватило дыхание. — Лезете куда не надо!
— Неправда, — сказала Вероника. — Ты просила.
В те минуты Веронике была безразлична ненависть Саши и ее неожиданная и разнузданная грубость. Вероника только со спокойной грустью подумала, что ведь заранее знала: опять ничего хорошего из вмешательства в чужие дела не получится. И еще подумала, но тоже со спокойной грустью и безразличием, что, оказывается, совсем не знала Сашу. В голову никогда не приходило, что ленивая, томная, вяло-плаксивая Саша способна на такую злость…
Тема диссертации Андрея была: «Фольклор русских поселений в Закавказье». Там еще с дореволюционных времен жили сектанты — молокане, духоборы. И потомки русских солдат, участвовавших в прошлом веке в Кавказской войне. Были целые русские деревни, бывшие военные поселения. Андрей еще студентом ездил на турецкую границу, к духоборам. Надо было поехать снова, и не меньше чем на полгода… Он ни в чем не укорил ее, когда она сказала, что ждет ребенка. Споры были до этого. А тут все разногласия кончились сразу. Для нее в то время казалась нелепой, чудовищной сама постановка вопроса: что важней — духоборские псалмы и солдатские частушки прошлого века или ребенок, новая жизнь? И он безоговорочно, безропотно и даже счастливо согласился с нею. А потом, спустя три или четыре года, сказал как-то, что с распространением всеобщей грамотности фольклористика вообще становится наукой бесперспективной. Сказал это в то время, когда опять надо было решать — восстанавливаться ли ему в аспирантуре и садиться на стипендию или идти в научное издательство, в редакторы с приличным окладом. В то издательство, в котором он работает по сей день…
Искренними были те его слова? Не было ли это жертвой ей? Почему он по сей день с такой жадностью слушает самодельные студенческие песни, что распевают под гитары по субботам и воскресеньям у них на дачном пляже лохматые парни и девушки?
А когда, тоже много лет назад, они отдыхали в деревне на Оке, он свел знакомство со всеми деревенскими старухами и записал несколько пухлых тетрадей всяких присловий, заговоров, колыбельных песен. А еще год назад купил магнитофон, чтобы записывать.
Она всю жизнь думала о нем, о его благополучии. Она всю жизнь посвятила ему. А может, надо было предоставить ему самому решать, что ему надо, а что не надо? И не удерживать его своей любовью, своим благоразумием, своей боязнью за него, когда его начинало тянуть за порог. Не удерживать, а ждать терпеливо и верить, что он занят единственно важным делом. Может, надо было так? И, может, действительно теперь всегда будет лежать на ней тяжкая и неискупаемая вина перед ним?..
Саша сидит молча. Уже и за это ей спасибо. Но молчание ее источает злобу. И это тяжело: чувствовать, что напротив сидит человек, который ненавидит тебя. Впрочем, наверное, Саша права в своей ненависти. Люди часто просят советов и помощи только для того, чтобы получить поддержку в уже принятом решении, и очень сердятся, если совет не совпадает с их намерениями. В конце концов, Саша просила только помочь ей наладить отношения с Геной, а не разрушать их. Здесь, как говорится, Вероника явно превысила полномочия…
И она говорит Саше:
— Перестань беситься. Он не принял моего совета и разводиться с тобой не собирается.
Саша, встрепенувшись, смотрит на Веронику испытующе и недоверчиво. Но постепенно лицо ее смягчается.
— Да, да, — говорит Вероника, — не собирается… Будете мучить друг дружку всю жизнь.
Но Саша не слышит последних ее слов. Она услышала только то, что ей было надо. Так всегда, думает Вероника. Люди слышат только то, что им надо, видят только то, что им надо. Не из этого ли рождается всеобщее и великое непонимание?