Улыбка у дамы на поблекшей фотографии — у его бабушки — была старомодная: нежная, благожелательная, долгая. Анисим подумал, что теперь женщины так уже не улыбаются. Нынешние женщины и девушки, например, Рита или Марианна, улыбаются жестче. У них улыбки мимолетные и независимые, насмешливые… И у деда выражение лица было старомодным: очень уж он был убежден, что все вокруг уважают его.
Анисим отошел от стола. Снова окинул взглядом пропыленную комнату. На полке среди серых томов Соловьева не хватало одного тома, того, что валялся в курятнике у Удочкина.
Анисим стоял посреди комнаты, и непонятная нежность ко всему, что окружало его в эти минуты, рождалась в самой глубине его существа, — и к этому окурку, и к каменной пирамидке пепла, и к торчащей из-под кушетки стоптанной тапочке.
И опять внезапно пришла горькая мысль, часто приходившая к Анисиму в последнее время, что отец с матерью не очень подходят друг другу. Анисим не знал, откуда и почему возникла эта мысль. Внешне они жили дружно и в полном согласии. Значит, это ощущение не было выводом из их отношений. Когда-то Анисим воспринимал их как одно целое — родители. А потом стал воспринимать врозь. Вот тогда и пришло открытие, что они очень разные люди. Странно, но бабка Устя и отец больше подходили друг другу, чем отец и мать. Между бабкой Устей и отцом было даже что-то вроде дружбы, хотя они часто говорили друг другу колкости. А вот отец и мать… Мать обожала отца. Все в доме было подчинено его интересам и даже капризам. И все равно Анисим чувствовал, что отец в чем-то несчастлив с матерью. Открытие это было горьким и необъяснимым. И вместе с тем Анисим ощущал и пожизненную, незыблемую приверженность родителей друг другу. Он, например, не мог представить себе, что они когда-нибудь разойдутся или что у кого-нибудь из них может возникнуть роман на стороне. Мысль эта казалась невозможной, дикой. И вместе с тем было непонятно: люди разные, не подходят другу другу, а вот прожили жизнь, и союз их кажется каменно прочным и навеки нерасторжимым. Почему? И он, Анисим, тоже звено этой нерасторжимой связи… А там, в столовой, сидит пигалица Марианна, которая говорит, что ненавидит своих родителей. Оказывается, и так бывает. И рядом с ней Олег — совсем не подходящий для нее человек. Но, наверное, и они будут друг возле друга всю жизнь. А Рита? Сколько в ней чужого, враждебного, отталкивающего. И все равно мысли о ней беспрестанны, и ничего не поделаешь с тем, что все время тянет к ней.
В дверь просунулся Олег с рубахой Анисима в руках.
— Держи. Готово.
Он швырнул Анисиму рубашку. Оглядел сквозь свои толстые линзы стены комнаты в книжных стеллажах.
— Ого! Оказывается, твой отец образованный человек. Или это для декорации, дань моде?
— Без меня в эту комнату не входить. Понятно? — сказал Анисим, натягивая рубаху. — Пошли отсюда.
— Сейчас, — сказал Олег. Он подошел к одному из стеллажей, близоруко наклонившись, почти касаясь носом книжных корешков, стал читать надписи на них. — Нет, вполне профессиональная библиотека. Все для дела: словари, справочники. Никакого пижонства, квинтэссенция научной мысли. А вот еще — Блок, Баратынский… Фейхтвангер, Платонов, Фолкнер… Он у тебя и в литературе смыслит?
Анисим застегнул рубаху, затянул пояс на джинсах. Взял Олега за плечи и повернул его лицом к двери.
В столовой Марианна, скинув свои белые туфельки, уютно устроилась в углу дивана. Она чувствовала себя спокойно, как дома.
Анисим вытащил из кармана ключи от квартиры, бросил их на стол.
— Завтра под вечер приеду вместе с матерью. Она, наверное, захочет с вами познакомиться. А теперь — пока!
Марианна помахала ему с дивана рукой. И Анисим опять подумал, что уходит из собственной квартиры как из чужой, где он успел изрядно поднадоесть хозяевам.
Олег вышел проводить его в переднюю. Теперь вид у него был печальным и усталым, а лицо еще некрасивей и бледней, чем обычно. И очки на тонком, унылом носу сидели, как всегда, косо, а стекла у них были непротертые, замусоленные, — они и на земле сегодня валялись, и побывали в милицейских руках. А Олег среди всех треволнений дня так и не протер их.