С точки зрения Анисима, это ожидание было томительным и бессмысленным, потому что бабка Устя не ждала ничего нового и вовсе не жаждала никаких перемен (наоборот, она боялась их), а только хотела, чтобы все повторялось с неукоснительной точностью. Ей даже было необходимо, чтобы сегодня все повторилось, как вчера, а завтра — как сегодня. И только тогда она чувствовала себя спокойной.
Анисим не понимал этого. Его самого, наоборот, угнетала одинаковость событий, необходимость изо дня в день делать одно и то же. Он иногда, например, нарочно перед ужином ускользал из дому и, преодолевая голод, без цели мотался на своем разболтанном велосипеде по темным дачным просекам, только чтобы опоздать к ужину, потому что все в нем бунтовало против незыблемой повторяемости поступков и событий: все сядут за стол, каждый на свое определенное место, будут есть и пить и говорить почти то же, что говорили вчера. А Анисиму как раз не хотелось, чтобы сегодня все было как вчера, и очень хотелось, чтобы завтра было совсем по-другому. Но иногда он думал, что бабка Устя боится перемен даже в мелочах, потому что в ее возрасте уже трудно рассчитывать на перемены к лучшему. А если все вокруг незыблемо, значит, оно — прочно. Ей, наверное, нужна была прочность окружающего, чтобы саму себя чувствовать прочно…
И вот сейчас ее не было на веранде, и стол был не накрыт, и гамак пуст, а возле гамака валялись пожелтевшие от жары газеты, и это тоже было странно, потому что бабка Устя не терпела беспорядка. И от всего этого веяло бедой. А новый, нахально, грубо и ненужно прочный забор, резко белеющий на фоне зеленых кустов, придал участку непривычный вид и почему-то тоже показался приметой беды, придвинувшейся почти вплотную к облупленным стенам их дома. И время близилось к вечеру — был уже седьмой час, а Анисим не любил этого переломного времени суток: он всегда чувствовал тоску и беспокойство перед сумерками и в сумерки. Особенно на даче, за городом, где ежесуточное умирание дня открыто взгляду и душе во всей своей печальной торжественности.
Солнце еще светило вовсю, но его золотистость уже приобрела густоту и вязкость подгнивающего плода, а воздух был душен не по-живому.
Анисиму хотелось перескочить через забор, вбежать на дачу, выяснить, что случилось. Но он трусил и медлил…
Всю дорогу, пока он ехал «зайцем» без единой копейки (последнюю «двушку» истратил на вокзале на звонок матери) в набитой до отказа электричке, его грызло нетерпение: скорей, скорей в лес, скорей отыскать Риту!.. Он стоял в тамбуре, забившись в угол, чтобы не пугать людей своим разбитым лицом, и просто погибал от нетерпения. И, наконец выскочив из электрички на своей станции, рысью помчался на дачу за велосипедом, потому что никогда не ходил по дачному поселку пешком. А до леса было километра три, и велосипед был необходим. Но его надо было вытащить тайком, потому что бабка Устя наверняка не выпустила бы Анисима сразу. И он, затаившись в кустах, глянул на веранду, чтобы удостовериться, что бабка Устя, как всегда, сидит за накрытым столом.
Но бабки Усти не было. И мысли о Рите и Сергее Петровиче отступили.
Анисим перелез через забор и медленно пошел к даче. Он шел, стараясь ступать неслышно, но уже не потому, что боялся попасться на глаза бабке Усте. Теперь его как раз пугало ее отсутствие.
Тихо ступая по выгоревшей на солнце траве, он подошел к веранде и прислушался. Тишина… Бабка Устя стара, очень стара. С ней могло случиться что угодно.
Дачный поселок наполнился живыми предвечерними звуками. Люди возвращались из душного города после длинного рабочего дня. Весело переговариваясь, они расходились по просекам, нагруженные авоськами с городскими продуктами, радуясь запаху разогретой солнцем хвои и цветов, земле и траве под ногами. Разгоряченные многокилометровым бегом по раскаленному шоссе, разноцветные «Жигули» и «Москвичи» осторожно въезжали на изрытые колдобинами улицы поселка. На разные голоса запели радиолы на ближних и дальних дачах. С канала доносился стук лодочных моторов. Электричка гулом и свистом от края до края перечеркнула наполненное солнцем и зеленью пространство.
И среди этих звуков тишина, заполонившая их маленький домик, показалась Анисиму особенно неживой.
Он поднялся на веранду. Четыре ступеньки отчетливо проскрипели под его шагами четыре раза, каждая на свой лад, — четыре привычных голоса. И половица на веранде скрипнула на знакомой ноте.
Слева в кухонном закутке Анисим увидел привычное: керогаз и большую кастрюлю на нем. В ней бабка Устя варила суп. Сейчас керогаз был погашен, но Анисиму почему-то показалось, что кастрюля теплая. И это немного успокоило его.