Сейчас уже не казалось, что отца что-то гнетет. Он шел медленно, гуляющей походкой. Дошел до конца дальней просеки, свернул вправо… Да, пошел к Кравцову. Опять будут сидеть весь вечер на веранде над шахматной доской, подумал Анисим.
Рита соскользнула с рамы велосипеда.
— Фу-у! Устала. Пойдем пешком. А то сидишь, как ворона на проволоке.
Анисим послушно слез с седла.
— Боишься отца? — спросила Рита.
— Нет, — сказал Анисим.
— А чего ж ты от него прятался?
— Так надо было, — неопределенно ответил Анисим.
Рита стояла совсем близко к нему, лицом к лицу, и Анисим вместе с исходящим от нее запахом костра уловил в ее дыхании сладковатый запах вина. И это было неприятно. Лицо Риты, лишенное косметики, было безгреховным, а запах вина снова пробудил в душе Анисима тяжелые сомнения, терзавшие его весь день. Анисим отодвинулся от нее.
Рита, кажется, что-то поняла или почувствовала и сказала:
— А я весь день про тебя думала.
Она осторожно притронулась пальцем к синяку под глазом Анисима и добавила с непривычной и совсем не свойственной ей нежностью:
— Не послушался меня, и вот… Больно?
— Уже нет, — сказал Анисим.
Она некоторое время смотрела на него, придвинувшись к нему совсем близко. Потом вдруг вскинула руки на шею Анисима, крепко и властно приникла к нему всем телом и поцеловала в губы. И сразу же оттолкнула его ладонями в плечи и отступила на шаг.
— Не смотри на меня. Я косметичку дома забыла. А в лесу весь день жара, дым, комарье… Страшная я, наверное, сейчас?
— Нет. Так лучше, — пробормотал Анисим.
— Ничего не лучше, — решительно сказала Рита.
Она повернулась и пошла к скамейке у забора в глубине кустов, села, с удовольствием вытянула ноги в синих, в обтяжку, эластичных брюках.
— Ух, растрясло всю… А почему у тебя такое странное имя? Старомодное. Я никого, кроме тебя, с таким именем не знаю. Очень давно в деревне, когда я маленькой была, у нас соседского деда так звали.
— У отца был друг детства. Погиб мальчишкой во время бомбежки. Меня назвали в его честь.
— Нравится тебе это имя?
— Нет, — сказал Анисим. — Но мне все равно.
Все, что случилось в течение последнего часа, казалось ему странным, нереальным, — загасший костер, Сергей Петрович, медленно переваливающийся на земле со спины на бок, бег с Ритой сквозь лес… И эта неожиданная благосклонность Риты, и ее решительный, требовательный поцелуй.
— А у тебя не только имя старомодное, — сказала Рита. — Ты и сам старомодный. Чудачок… Ну что ты все держишься за свой велосипед? Он ведь и вправду не конь, не убежит.
Рита опять стала прежней Ритой, такой, какой была всегда. Лицо ее сделалось безмятежно спокойным, закрытым, насмешливым. Не верилось, что это она совсем недавно доверчиво и покорно улыбалась ему среди мелькающих ветвей, а минуту назад сама поцеловала его.
Она сидела, скрестив вытянутые ноги, закинув за голову загорелые тонкие руки, и разглядывала Анисима неторопливым, оценивающим взглядом.
— Аська, иди сюда.
Анисим прислонил велосипед к забору, шагнул к скамейке, остановился над Ритой. Она посмотрела на него снизу вверх и сказала неожиданно:
— Татьяна говорит, что ты в меня все лето влюблен. Правда это?
— Правда, — сказал Анисим.
— А как? Расскажи.
— Это нельзя рассказать, — хмуро сказал Анисим.
— Почему нельзя? Сядь.
Она потянула Анисима за руку. Он сел рядом с ней на узкую дощечку. Власть Риты над ним была непонятна ему, смущала, сковывала его, но он был готов полностью подчиниться ей.
Она положила ему на плечо свой остренький подбородок.
— А теперь скажи мне что-нибудь приятное.
— Что? — пробормотал Анисим.
— Комплимент какой-нибудь.
— Так специально не получится.
Ее подбородок остро давил ему в плечо, близкое дыхание щекотало щеку. Он чувствовал ее доступно приникшее к нему тело. И, замерев, со страхом и томительным нетерпением ждал, что же будет дальше, понимая, что все зависит только от Риты, что это только в ее власти. Он сидел, опустив глаза, и видел круглые колени Риты, обтянутые эластиком, и греховный запашок вина, и сама ошеломляющая близость Риты наполняли его душу смятением. Стоило ему только повернуть голову, и он мог бы поцеловать ее. Он изнемогал от этой близости и от своего бессилия, от невозможности сделать то единственное, что он должен был сейчас сделать: только чуть-чуть повернуть голову.
— Такой большой, такой сильный и… такой трусишка, — неожиданно сказала Рита. — Зайчик серый, ушки на макушке.