И счастливое возвращение в жизнь. Голос женщины-врача по телефону, и мир был возвращен Веронике — со всеми его красками, шорохами и звуками. Мир ожил. И Веронике было дано право жить, как жила.
И вот уже был вечер. Вероника осуществила свой план и появилась на даче с тяжело набитыми сумками. Она жаждала праздника, пусть тайного, понятного только для нее. Но все получилось совсем не так, как ей, переполненной счастьем, хотелось.
Войдя в калитку, она увидела новый забор, подступивший почти к самой стене их дачи. Андрея не было дома. У Анисима под глазом красовался синяк и губа была разбита.
Душа Вероники жаждала праздника. Но праздника не получилось. Был обычный вечер, такой, как всегда. Но, почувствовав в первые минуты горечь и досаду, Вероника подумала, что ведь еще сегодня утром, совсем недавно, и две недели подряд, день и ночь, она всеми силами души хотела только одного: чтобы все было опять как всегда, и ей казалось недостижимым счастьем, чтобы все опять стало таким же, как всегда, вернулось на круги своя.
И она подумала, что этот забор и Аськины синяки — все это ничто пред лицом ее счастья… Андрея не оказалось дома? Конечно, обидно, что именно сегодня, в этот вечер, его нет рядом с ней. Но когда он придет, можно будет наконец открыто смотреть ему в глаза, не скрывая никакой страшной тайны. И это — главное.
В саду по-вечернему сладко пахли флоксы. Дорожка, убегая к калитке, белела в темноте. Все было знакомое, привычное. Все утратило враждебность, которой были полны эти две недели, и приобрело черты надежности и покоя. Может ли источать покой запах флоксов? Может ли умиротворять сердце вид обшарпанных ступенек крыльца и убегающая в темноту сада белая дорожка? Может ли окончательно развеять остатки тревоги и боли вид сына, в знакомой позе склонившегося к тарелке? Да, может…
Анисим ел, как всегда, торопливо и неразборчиво. Бабка Устя величественно курила, сидя на своем постоянном месте за столом, над разложенным пасьянсом. За стеной в комнате громко бубнил телевизор — старенький «Рекорд», купленный за гроши в комиссионке специально для дачи.
— Сумасшедший дом, — сказала Вероника. — Каждый день какие-нибудь сюрпризы. Ты скажешь, наконец, откуда у тебя эти страшные синяки?
— Я ведь уже попросил разрешения не отвечать на этот вопрос, — сдержанно сказал Анисим.
— Не разрешаю. Отвечай немедленно!
Вероника говорила сердитые слова, а голос ее звучал счастливо.
— Не буду. Извини, — сказал Анисим.
— Почему он обязательно должен отвечать? — сказала бабка Устя и, вытащив из колоды карту, аккуратно положила ее рядом с другими, уже лежавшими на столе. — В конце концов, синяки — мужское дело. И нечего женщине вмешиваться в это.
— Я ему не женщина, я ему мать, — сказала Вероника.
— Тем более, — загадочно сказала бабка Устя.
— Что тем более? Не понимаю, — сказала Вероника. — Вы что, оба специально договорились меня разозлить?
— Может, он подрался из-за любимой девушки, — сказала бабка Устя. — А сын не должен вводить мать в курс своих личных дел. Дочь должна, а сын нет.
— Чепуха! Сын, дочь! Нахичеванские предрассудки конца прошлого столетия! В семье все должны быть откровенны друг с другом.
Бабка Устя усмехнулась, взяла со стола карту, переложила ее в другой ряд.
— А ты мне много рассказывала? Помнишь, когда мы жили в Усть-Каменогорске и тебе было всего шестнадцать, там был такой мальчик Петя, такой же рыжий, как ты? Много ты мне рассказывала, когда являлась домой затемно и всегда без банта в косе? Чуть не каждый вечер теряла по банту.
— Мама, ну что ты говоришь? При Аське!
— Правду говорю! — сказала бабка Устя. — Аська, не отвечай, отстаивай самостоятельность.
— Черт знает что! И телевизор орет, как оглашенный! Неужели нельзя сделать потише? Ведь его никто не смотрит!
— Ты же знаешь, что у него испорчен регулятор громкости, — сказала бабка Устя. — Он может или орать, или молчать. Сейчас кончатся известия, и передадут погоду на завтра. А я хочу знать, будет ли завтра дождь. Имею я право знать, будет ли завтра дождь?
— Имеешь, — сказала Вероника. — Только они все равно наврут.