— А потом будет футбол. Прямая передача из Мадрида. Кубок обладателей кубков.
— Ты что, собираешься смотреть футбол?
— Может быть, — сказала бабка Устя. — Узнаю, будет ли завтра дождь, а потом решу. Если дождь, надо снять с вечера гамак. А то перепреют веревки.
Вероника повернулась к Анисиму:
— Глаз совсем затек. Может, тебе его вообще выбили. Надо немедленно идти к врачу!
— Нет, — сказал Анисим, — выбить кулаком глаз практически невозможно. Удар принимают на себя кости глазной впадины черепа. Надбровная дуга и тому подобное. Чтобы повредить сам глаз, надо ткнуть в него, например, пальцем. Природа так устроила.
— Какая медицинская образованность! — иронически сказала Вероника. — А зубы хоть у тебя целы?
— Абсолютно, — сказал Анисим. — Немного больно открывать рот, но зубы не болят.
Нет, Вероника не могла сердиться — счастье переполняло ее.
Анисим ел с аппетитом, значит, ничего серьезного с его здоровьем не произошло.
Стол был накрыт празднично — торт «Марика», миндальные трубочки… Ей очень хотелось купить и бутылку вина, но она не решилась сделать это — пришлось бы объяснять, с какой стати в середине недели без всякого повода на столе вдруг появилось вино.
Да, мать говорит верно: у Анисима есть право на свои мужские тайны. Он ведь действительно уже взрослый мужчина, по крайней мере по внешнему облику. Когда он успел стать таким большим и чужим? Маленький он был ласковым, когда она хлопотала по хозяйству, ходил за ней хвостиком, вертелся под ногами. Когда это случилось, что он вдруг стал сдержанно сторониться ее прикосновений? Теперь уже не так просто поцеловать его в щеку или погладить по голове. Лицо у него делается замкнутым, и видно, что он терпит ее ласки только из вежливости.
Неужели это действительно закон, что дети в определенном возрасте «уходят» от родителей, что обретение самостоятельности — это прежде всего освобождение от родительской власти? Говорят, что потом они возвращаются. Но не всегда и не обязательно.
Все это было легко понять разумом, но принять сердцем почти невозможно. Анисим с хрустом перекусывал миндальные трубочки и думал о своем. А Веронике мучительно хотелось узнать, о чем он думает.
Анисим откусывал от очередной трубочки, торопливо жевал, не замечая, что ест, и всего того, что было вокруг, весь обращенный к своим мыслям. И кажется, невеселым мыслям… Наверное, это действительно связано с какой-нибудь девушкой, подумала Вероника и почувствовала беспокойство и непонятную, настороженную неприязнь к той незнакомой девушке.
И никогда ему, дурачку, не понять, что синяки на его лице отзываются в ее душе такой живой болью, словно это у нее подбит глаз и рассечена губа, и что ее материнское существо возмущено тем, что кто-то посмел так безжалостно, так варварски поступить с его лицом, которое для нее навсегда останется детски нежным, незащищенным.
— Чудачки вы у меня оба, — ласково сказала Вероника.
— Ну да, старый да малый, — усмехнувшись, отозвалась бабка Устя.
— Как ты пойдешь на экзамен в таком виде?
Анисим не вставая издали поддел ножом большой кусок торта и пронес его над столом, уронив на скатерть кусок коричневого жирного крема.
— Завтра. Обо всем этом поговорим завтра. И еще о разном другом — тоже завтра, с утра.
— Почему завтра?
— По утрам человек легче воспринимает всякие новости, — сказал Анисим.
— Ты что, собираешься сообщить мне что-то неприятное?
— Да нет… Хотя все зависит от того, как смотреть на вещи.
— Ты хочешь, чтобы я не спала всю ночь в ожидании твоих новостей?
— Зачем же? Спи. Ничего в общем-то страшного.
— И этот проклятый забор, — сказала Вероника. — Как ты могла, мама, допустить, что он построил его?
— Я боролась, — спокойно сказала бабка Устя, выпуская из бледных губ тоненькую струйку дыма. — Чуть не до последнего вздоха.
— Ничего, — сказал Анисим и с удовольствием слизнул крем с пальца. — Если это надо, я могу запереть завтра старого жулика в его курятнике и снести забор. Мне это ничего не стоит. Тем более что я сам помогал ему строить его.
— Ты? Помогал?!
— Да, так получилось.
— Отец будет очень огорчен и раздосадован.
— Не будет, — сказал Анисим. — Покипятится часок и засядет за свои книжки. Он выше этих вещей — всяких там заборов и прочей частной собственности. Он только одеваться любит.
Вероника посмотрела в темноту, сквозь которую нагло, вызывающе белел забор из свежеоструганных досок, сказала, вздохнув:
— Деревья жалко. Определенно погубит и посадит картошку. Три сосны и береза. Такие красавицы… Надо будет выкрасить это отвратительное сооружение в зеленый цвет. Тогда станет не так заметно. На фоне зелени его и вовсе не будет видно.