Анисиму было неприятно смотреть на ее вздрагивающие плечи, был неприятен ее откровенный, неприкрытый страх, и он сказал нарочито бодрым голосом, стараясь успокоить ее, чтобы она перестала дрожать и судорожно цепляться за забор:
— Заболел твой дед? Ничего, поправится. Он у тебя здоровый. Такие до ста лет живут.
— Нет, — тихо сказала Ксения, — не поправится. Он уже умер.
— Как умер? — ошарашенно пробормотал Анисим.
Лицо Ксении белело в темноте, налитые страхом глаза неотрывно, уже не моргая, смотрели на Анисима.
— У него что-то в сердце лопнуло, — прошептала Ксения. — Он поужинал и сел по телевизору футбол смотреть. А потом вдруг стал падать со стула. Мама — к нему и как закричит…
Ксения шептала торопливо, и плечи ее продолжали вздрагивать, а тонкие руки, вцепившиеся в забор, были налиты судорожным напряжением.
— У нас в это время соседка Елена Григорьевна была. Она сразу побежала на станцию, в «скорую помощь» звонить. А меня мама в дальнюю комнату втолкнула. Так что я ничего не видела, а только слышала. Они приехали и сказали, что все — уже умер.
— Ты что-то путаешь, — с надеждой сказал Анисим. — Зачем же они его в больницу увезли?..
— На вскрытие, — сказала Ксения. И Анисим удивился, что она произнесла это слово, которого вовсе не должна была знать, без запинки. — Сказали, что так полагается, если кто-нибудь дома сразу умирает… Можно я здесь с тобой постою, пока мама вернется?
— Стой, — тихо сказал Анисим.
Сообщение Ксении никак не умещалось в сознании. Вспомнилось, как Удочкин, крепкий, словно литой, в тесном для его широких плеч студенческом костюме, сидел у себя в сарайчике на табуретке, упершись ладонями в широко расставленные колени, и смотрел на Анисима хитрыми голубыми глазами. И капли пота проступали на его бугристом лбу. Это было совсем недавно, сегодня утром. Занимался жаркий августовский день, в сарайчике пахло мазутом, как на железнодорожной станции, за стеной покудахтывали куры, скребли сухими лапами пыльную землю. Удочкин подергивал толстой щетинистой щекой и прикидывал в уме, как половчей надуть его, Анисима. И надул. Анисим таскал столбы, а Удочкин суетился рядом и пыхтел от нетерпения. В голову не могло прийти, что это последнее утро в его жизни. Он казался вечным — этот неуемный, жадный, сильный старик. И вот его уже нет. И это было страшно, в это невозможно было поверить.
— Лезь сюда, — сказал Анисим Ксении. — Чего тебе там одной стоять?
— Не могу, — жалобно сказала Ксения. — Мне не перелезть.
Анисим перегнулся через забор, подхватил ее под мышки, ощутил ладонями сквозь платье тоненькие, хрупкие ребра. Она была тощая, легкая, и Анисим без труда перетащил ее через забор.
— Садись к огню, — сказал он. — И перестань дрожать. Ведь не холодно.
— А я не от холода, — прошептала Ксения.
Анисим подбросил в костер ветку и с удивлением заметил, что у него самого вздрагивают руки. Он опять видел хитрые голубые, смеющиеся глаза Удочкина… Человек строил планы на будущее, человек собирался жить. Он дышал, суетился, живые капли пота проступали у него на лбу. И вот — все! Нет, это было непонятно. И Анисим вдруг почувствовал острую жалость к Удочкину и снова увидел его хитрые голубые глаза и большие руки, уверенно и прочно лежащие на круглых крепких коленях.
— Все старые умирают. И твоя бабушка тоже умрет, — рассудительно и печально сказала Ксения. — Ей сегодня, в жару, тоже было плохо…
— Замолчи, — сердито сказал Анисим. — Чего ты там бормочешь? Сиди тихо…
— А зачем ты каждый вечер костер разводишь? — вдруг спросила Ксения.
Анисим удивленно посмотрел на нее.
— Откуда ты знаешь?
— Я вечером спать не люблю, — объяснила Ксения. — Я утром люблю. А утром нельзя — зимой в школу вставать, летом тоже будят.
Она сидела сжавшись, обхватив тоненькими руками колени, втянув голову в плечи.
— Меня вечером мамка спать уложит и уйдет. А я в окошко вылезаю и хожу. Мне очень нравится. Только тихо надо, чтобы не заметили. За кустами, в тени. А потом обратно лезу в окошко… Ты всегда костер в разном месте разводишь. И сидишь потом, не шевелишься. До-о-олго!.. Зачем?
— Затем, — хмуро сказал Анисим.
— А я всегда боюсь, что трава загорится.
Анисим с досадой переломил ветку, сунул ее в костер. Значит, не было никакого уединения, значит, каждый вечер из темноты за ним следил испуганный и заинтересованный взгляд этой совсем чужой ему девочки.
— Очень красиво, когда ночью костер горит, — сказала Ксения. И, видимо почувствовав досаду и раздражение Анисима, добавила торопливо: — Я никому ничего не говорила.