Муж Светланы Николаевны погиб на Черном море, отец — где-то в Югославии. То, что для них было невозможно, у нас под рукой. Только протяни ее… Валька, миленький, родной, ну будь ты немножко смелей! Я тебя буду всю жизнь любить!.. Как это бывает, когда любишь человека, а он уходит от тебя и должен умереть? Он совсем здоров и молодой и тоже любит тебя, а все равно должен уйти и умереть! А ты потом остаешься одна на всю жизнь. Как Светлана Николаевна… Она всегда спокойная, приветливая. Руки у нее красивые, нежные. И носик она так смешно морщит, когда улыбается. А лицо уже начинает стареть. Жалко ее иногда очень. А им с Валькой совсем немного надо постараться, чтобы стать счастливыми!
У Альки вздрагивали плечи, и она вся сжалась, чтобы унять эту дрожь…
Валентин выскочил из калитки взлохмаченный и красный. Он остановился, потер ладонью левую щеку и медленно пошел в сторону пруда. У Альки оборвалось сердце.
— Валя, — тихо позвала она.
Он остановился. Подошел к ней, опустился рядом на траву.
— Что там, Валя?
Он молча вытер платком вспотевший лоб. Скрипнул зубами, сжав кулак, с силой стукнул им по земле.
— Что, Валечка? — спросила Алька. — Она тебя ударила?
— Полотенцем мокрым, — сказал он дрожащим от ярости голосом. — По лицу!
Алька прислонилась спиной к забору. Уткнула нос в колени. Где-то продолжали гулко и со звоном бить по волейбольному мячу и подбадривать друг друга веселыми голосами. Продолжала играть радиола. А пыльная трава совсем поникла от зноя.
Валентин улыбнулся, но улыбка получилась вымученная.
— Она женщина старых взглядов, — сказал он. — Ее не устраивают космические скорости.
— Что же будет дальше? — спросила Алька, еле шевеля губами.
Валентин не ответил. Он дымил сигаретой и постепенно успокаивался. И вдруг засмеялся — весело, от всей души. Даже повалился на спину от смеха.
— Полотенцем по морде!.. Жениху!.. В день бракосочетания! Мокрым полотенцем!
Он смеялся долго, а успокоившись, сказал:
— Она стирала. Сначала все было спокойно. Я ей начал рассказывать, а она продолжает стирать. И только иногда на меня поглядывает. Спокойно и так с интересом. Вопросы задает. Интересуется деталями. Разъясняю. А потом она вытаскивает из корыта полотенце, отжимает его, не торопясь, со смаком — и хрясь меня по морде!
Валентин старался казаться беззаботным. Но голубые глаза его поглядывали на Альку заискивающе.
— Она старуха обстоятельная, — сказал Валентин извиняющимся голосом. — Мы явно собирались начать не с того конца. А она хочет, чтобы все было «как у людей». Сначала работа с приличной зарплатой. Потом — своя комната. Потом — жена. С точки зрения здравого смысла, наверное, она права. Придется обождать.
— Долго?
— Не знаю.
Велосипедист в шелковой пижаме возвращался обратно. Бутылки в авоське были полными. Они оттягивали руль в сторону, и человек в пижаме ехал как-то боком. Сейчас он крутил педали неторопливо, с удовлетворением. Доедет до дому, выпьет кефиру, ляжет в гамак и будет читать газету. И принюхиваться к запаху щей из кухни, что варит ему жена. И ничего ему не надо решать в жизни. Все у него уже есть. Не хватало только кефиру. И вот они — белые бутылочки с зелеными крышками. И они есть! Все есть! И как прочно стоят на земле эти медные сосны! И этот комар, что вьется над кустом, точно знает, что ему надо. Сейчас он сядет на щеку Валентина. Он может поплатиться за это жизнью, но пока он летает и ему очень хорошо.
— Жизнь продолжается, — бодро сказал Валентин. — Идем на пруд купаться. Потом — на лодочке… Брось киснуть!
— Купайся один. Я не хочу, — сказала Алька. — Я подожду на берегу. Только оставь мне сигареты.
8
Придорогин позвонил через четыре дня. Наверное, номер телефона ему дала заботливая Майя. Он начал разговор так, что ответить ему обещанной грубостью было невозможно. Он сказал:
— Я уезжаю. Далеко и надолго. За кордон.
— Зачем? — спросила Светлана Николаевна.
— Одно чрезвычайно неприятное заболевание в тропиках… Хочу видеть вас перед отъездом.
— Я не приношу счастья уходящим в бой, — сказала Светлана Николаевна.
Все-таки они встретились в середине дня.
Собираясь на это свидание, она поймала себя на том, что готовится к нему тщательнее, чем обычно, и, разозлившись, швырнула губную помаду в ящик и надела первое попавшееся платье. Этот человек не имел права на особое к себе отношение. Но отказывать ему во встрече не было оснований, тем более что дело ему предстояло, вероятно, серьезное.