Алька не могла понять, что́ заставляет ее безмолвно подчиняться этой женщине. Властность Анны Митрофановны подавляла. К тому же Алька была испугана. Она ничего не могла поделать с собой, но с первой же секунды, как только эта женщина с толстым лицом и короткими, какими-то расплющенными, как крылья у пингвина, руками внезапно появилась в квартире, Альке стало страшно. Ее даже немного мутило от страха.
Алька ненавидела ее в эти минуты и все равно послушно подошла к буфету, достала чашки и обвязанную целлофаном банку из-под венгерского лечо с вишневым вареньем.
А Анна Митрофановна все усмехалась и продолжала внимательно следить за каждым Алькиным движением. Сидела, по-мужски расставив круглые как арбузы колени, и смотрела неотступно.
Она была еще не старая. Только располнела преждевременно. И Валентин был похож на нее. Но Альку это сходство всегда почему-то отталкивало от Анны Митрофановны. И сейчас ей было неприятно и становилось еще страшней оттого, что у этой женщины были точно такие же, как у Валентина, светлые прозрачные глаза и такие же, как у него, крупные розовые губы.
Алька поставила на стол чашки и банку с вареньем. Анна Митрофановна сказала:
— Расставить нужно. Каждому по чашке. Плохо хозяйничаешь.
На секунду страх покинул Альку. Осталась только ненависть.
— А почему это я обязана здесь у вас хозяйничать? — спросила она.
Анна Митрофановна посмотрела на Альку с любопытством, сказала:
— А я тебя и не приглашала хозяйничать у меня. Сама напрашивалась — и напросилась.
Валентин вздрогнул, хотел что-то сказать матери, но смолчал и опустил голову. Уши его горели малиновым пламенем.
— Садись, — сказала Анна Митрофановна Альке. И Алька села.
Анна Митрофановна отхлебнула из чашки горячего чая и сожмурилась от удовольствия, совсем как Валентин, когда пил пиво. И вид у нее был такой, словно этот глоток чая составлял для нее мечту всей жизни.
Она щедро, большой ложкой навалила варенье на две розетки и пододвинула одну Альке, другую Валентину.
— Кушайте. Это полезнее вашего вина будет.
Валентин покорно взялся за ложечку. Но Алька больше не могла терпеть всего происходящего.
— Не хочу я варенья, — сказала она. — Вы собирались разговаривать со мной — говорите. И нечего этот цирк устраивать с чаем.
Анна Митрофановна облизала ложечку, отхлебнула из чашки.
— Цирк это вы устроили вот с этим оболтусом. И не цирк, а еще похуже… А вообще ты меня не торопи. Я тебе все скажу, что я про тебя думаю.
Она откинулась на спинку стула и вытерла вспотевшее от жары и чая лицо большим мужским платком.
— Ну и говорите, — сказала Алька. Ярость одолевала ее все сильней, и страх проходил.
Анна Митрофановна посмотрела на ее раскрасневшееся злое лицо и сверкающие синие глаза и сказала:
— Ты мне характер не показывай.
— Хватит меня воспитывать! Меня дома воспитывают. Говорите, что вам надо!
— Ладно, скажу.
Анна Митрофановна поудобнее устроилась на своем стуле, сложила на животе короткие руки, облизала полные губы.
— Если говорить по чести, не нравишься ты мне, Александра, — сказала она. — И прежде никогда не нравилась. Девчонкой еще ничего была. С косичками, честь по чести. Школьница. А теперь? Папиросы, помада… Ну, да не мое это дело. Главное, чтоб ты ему нравилась.
Валентин оживился. В первый раз за все время взглянул на Альку и даже едва заметно подмигнул ей.
— Абсолютно правильный взгляд на существо вопроса, — сказал он. — Вполне современно. Мне она нравится.
— Помолчи! — оборвала его Анна Митрофановна. — Рано развеселился. — Она повернулась к Альке: — Он тебе, наверное, рассказывал, как я его сегодня утром «благословила»? Почему? Я с шести лет, еще у себя в деревне, к работе приучалась. Двадцатый год на «Трехгорке» за станком стою. И Алексей Палыч мой, его вот отец, тоже всю жизнь до последнего дня честной работе отдал. А вы? Этот щелкопер мотается на своей мотоциклетке… Одно на уме: гулять по вечерам у «Сокола», прохожих пугать… И ты тоже…
— Любой труд в нашей стране почетен, — сказал Валентин. Окончательно приободрившись, он уже пытался острить. — Пилюли, которые Аля продает, тоже необходимы человечеству. Например, пирамидон. Или сульфадимезин.
— Не хотела я, чтобы вы мне на шею садились, — перебила его Анна Митрофановна. — И не потому, что у меня для вас лишней тарелки щей не нашлось бы. Из принципу не хотелось. Людьми вам сначала надо бы стать. Ну да что теперь говорить, — она с искренним огорчением махнула рукой. — Надула ты меня, Александра, обманом в мой дом вошла!