Это все существует, это все есть! Как тысячу лет назад! И я существую среди всего этого! И вижу все, и вдыхаю холодный осенний воздух! А за шиворот мне скатываются осторожные капли… Вокруг меня все близкое, простое, родное, знакомое с детства. Как стихи Блока: «Твои мне песни ветровые, как слезы первые любви…» Дед мой жил в таких же местах, и я гостила у него девчонкой. И я причастна всему этому и сейчас снова слилась с этим навек. Я живу…
И в этот день было — счастье. А вечером мы, москвичи, пили в избе холодную водку, грелись песнями, вспоминали про уютную городскую жизнь в Москве…
Тогда в Тбилиси после твоего отъезда я проучилась в университете всего только год. Почему-то потеряли для меня привлекательность античная мифология, латинский язык, «Хождение Богородицы по мукам». Я ведь никогда не понимала прелести музеев. Понятие вечности всегда заключалось для меня в другом.
В шестьдесят втором году я ездила за границу в туристическую поездку. В шесть утра мы подошли к Босфору. И конечно, сразу вспомнилось: «Никогда я не был на Босфоре…» Наверное, всем русским это вспоминается… Пролив узкий. А за входными маяками почти сразу же с двух сторон начинается город Стамбул. Истамбул. Дома стоят над самой водой. Над самой водой висят балконы. Дома, домики, домишки. И серые со стройными минаретами мечети, большие, величественные. Остроносые красные фелюги на синей воде. Слева Азия, справа Европа. Маленький буксирный катерок долго подтягивал нас к Европе. На причале стоял толстый полицейский в желто-зеленой форме и смотрел на нас скучающими черными с поволокой глазами. И щеки его и губы были какими-то обиженными. А об его стоптанные нечищеные ботинки совсем по-домашнему терлась серая кошка… Мне этот полицейский с глазами гаремной красавицы запомнился больше всего, и сразу захотелось узнать о нем все… Нас посадили в большой красный автобус и помчали от одного музея к другому, от одной мечети к другой. От Айя-Софии к Голубой мечети, потом еще к какой-то. За окнами мелькал город. Лавки, лавчонки, кофейни, рекламы. Внутри лавчонок висели неправдоподобно большие бараньи туши. За столиками в кафе сидели одни мужчины. Но все это удавалось разглядеть только мельком. В конце концов нас привезли в старую часть города, в какую-то очень древнюю и очень известную византийскую церквушку. Стены ее были расписаны тоже древними и тоже очень знаменитыми фресками. Но я сбежала из этого храма на улицу… Круто взбирающийся вверх переулок, кривой, до блеска отполированный временем булыжник, дома ступеньками, прилепленные один к другому. Мучительно все знакомое. Я ведь уже была здесь! Это же наш тбилисский переулок! Каменный родник с неиссякающей струйкой. У открытого окна на втором этаже сидит худой носатый человек в белой нижней рубахе и что-то ест: наклонил голову и размеренно, не торопясь подносит ко рту ложку… Меня окружили дети. Стоят и смотрят черными любопытными глазами. Наверное, во всех уголках земли дети всегда любили разглядывать приезжих. Из лавочки в конце переулка вышел хозяин. В руках у него турецкие туфельки с загнутыми носами. Показал мне их издали. Улыбнулся. Я отрицательно покачала головой. Он скрылся в своей лавке и через минуту вышел из нее с ковриком. Длинная беспородная кошка, родная сестра той, что была на пристани, и всех беспородных кошек мира, медленно шла через дорогу по каким-то своим делам. И я тогда подумала, что эти любопытные детские глаза, и человек, медленно подносящий ко рту ложку с незатейливой своей едой, и этот отполированный булыжник, и каменный родник с неиссякаемой струйкой, и кошка, пересекающая улицу, и красные фелюги на синей воде — вот это-то все и есть вечное…
Словом, я удрала из университета, как много лет спустя из этого византийского храмика.
Счастье, счастье… Многих удивляет моя профессия. Испокон веку она считалась мужской. Наверное, потому, что она заставляет человека все время сталкиваться с оборотной стороной жизни. Принято считать, что любимое дело и есть источник счастья.
Человек прожил жизнь, отдал ее какому-то делу. Потом оглянулся назад: что осталось у него, что он получил взамен?
Что оставила мне моя профессия?
Если спросить у случайного прохожего на улице, где находится ближайшая тюрьма, он искренне удивится. Из тысячи человек на этот вопрос ответит, наверное, один. И дело здесь не только в том, что адреса тюрем не печатаются в справочных книгах. Из тысячи человек девятистам девяноста девяти и незачем это знать, к их жизням это не имеет никакого отношения.