— Прошу в гостиную, — сказал он. — Там сидит одна старушка из Парижа. Наша: тоже ваяет. Мы были у нее в прошлом году на Монмартре. Ответный визит… Витька чешет с ней на немецком, за который ему и в школе-то больше двойки никогда не ставили.
Они пошли в глубь подвала, плутая между статуями, как между деревьями фантастического леса. И, как проводник в лесу, впереди шел Анатолий, то и дело наклоняя, голову, чтобы не стукнуться лбом об одну из свисавших с потолка пыльных лампочек.
То, что он назвал гостиной, было маленькой комнатой без окон, с диваном, столом, табуреткой и старинным резным креслом со львами на подлокотниках. А старушка из Парижа оказалась женщиной лет тридцати, очень худенькой, в ситцевом платье. Она сидела на диване, поджав под себя ноги с острыми костлявыми коленками, а перед диваном стояли ее туфли — обычные, совсем не парижские. Зинка, во всяком случае, таких носить не стала бы.
Виктор сидел перед ней в кресле, и они над чем-то громко смеялись. Виктор был румян, крепок, весь зарос белокурой шикарной бородой, и Алька подумала, что к кефиру он мог иметь только одно отношение: его следовало рисовать на рекламах: «Пейте кефир — будете такими же!»
— Это Жаннэт, — сказал Анатолий и церемонно поклонился в сторону парижанки. — По-нашему ни бум-бум: знает только несколько слов. Говорит — шоферы такси в Париже обучили: среди них попадаются русские, потомки эмигрантов. Какие это слова — сами понимаете. Так что от них воздержитесь. А в остальном — можете трепаться о чем угодно.
Феликс положил на стол пакеты, пожал протянутую ему Жаннэт руку и что-то начал говорить ей по-французски. Жаннэт, выслушав его, улыбнулась и шутливо погрозила Анатолию длинным худым пальцем.
— Э-э-э, парень! — предостерегающе протянул Анатолий. — Что это ты там ей наговорил?
— Перевел твою речь, — сказал Феликс. — Всю.
— Черт бы тебя забрал!
— Чиорт забрал! — весело воскликнула Жаннэт. — Пониатно!
Виктор захохотал, подпрыгивая в кресле и хлопая от восторга ладонями по львиным мордам на подлокотниках. Засмеялась и Жаннэт. Только Анатолий нахмурился и, наклонив голову, посмотрел на сваленные на стол пакеты.
— Харчи?.. «Столичная». Это славно.
Он начал рыться в пакетах, бормоча под нос:
— Ливерная… Мог бы купить и подороже… Ну ничего. Мы с нее сдерем шкуру и соорудим паштет. Французы любят паштеты. Так… Буженина. Это будет называться «свинина по-русски». Хрен небось забыл, меценат?
— Есть баночка вон в том пакете, — сказал Феликс.
— Славно, славно. — Анатолий постепенно оживлялся. — Сыр швейцарский с дырками, как полагается. Не поскупился. Хвалю. А икры нет.
— Я же не знал, что у вас здесь дипломатический прием, — сказал Феликс.
— Мог бы и о нас позаботиться. Нам икра тоже во вред не пошла бы.
— Может, еще съездить на Кутузовский в «Русский сувенир» за деревянными ложками? Чтоб было чем ее есть.
— Была б икра, а ложки найдутся, — сказал Виктор.
Феликс повернулся к Жаннэт, собираясь что-то сказать ей, но Анатолий остановил его:
— Погоди. Про что собрался говорить?
— Про икру и про ложки.
— Не позволяю.
Но Феликс все-таки заговорил с Жаннэт. Про икру он ей, правда, ничего не сказал. Алька учила в школе французский и кое-что понимала из тех слов, которыми перебрасывались Жаннэт и Феликс.
Анатолий вытащил на стол разнокалиберные тарелки, принялся раскладывать на них буженину и сыр.
В проем двери был виден подвал. Оттуда из полутьмы смотрели на Альку каменные и глиняные лица, под светом лампочки поблескивало, как лакированное, женское бедро… Альке опять вспомнилась церковь. Чем-то сумрачным и торжественным веяло оттуда, из полутьмы. «Ни за что не осталась бы здесь одна, — подумала Алька. — Вон тот серый улыбается. И будет все время улыбаться. И ночью, когда останется один, тоже будет улыбаться. Бррр! А вон тот наклонил голову и никогда не сможет поднять». И безухий тоже стоял здесь же, у самой двери, и смотрел на Альку тяжелым взглядом из-под приспущенных каменных век.
Феликс оторвался от беседы с Жаннэт, оглядел стол, сказал Анатолию и Виктору:
— Послушайте, вы, дипломаты. Вы не могли бы все-таки найти сосуды поодинаковей?
Виктор как раз в это время выставил на стол граненый стаканчик, большой хрустальный фужер, две рюмки с золотыми ободками и еще пузатый стакан, похожий на медицинскую банку, с голубыми незабудками на выпуклом бочке.
Анатолий озабоченно поскреб в затылке, сдвинув на лоб свою газетную треуголку, потом сказал: