— Расскажите, свидетель, когда и при каких обстоятельствах вы встречались с подсудимыми.
— Это было двадцать восьмого октября прошлого года, — начал парень, готовясь к обстоятельному рассказу. — Сначала я был в ГУМе…
Показания этого свидетеля не сулили ничего интересного и неожиданного. Почти слово в слово повторяя протокол предварительного следствия, он начал рассказывать о том, как около полутора лет назад с группой дружинников задержал в «Метрополе» Дика с приятелями за то, что они приставали к иностранным туристам.
— Сначала они сели за стол к одному немцу, — скучно рассказывал парень. — Но тот с ними разговаривать не стал. Допил свое пиво и ушел.
Зеленский что-то старательно и быстро записывал на длинных, как газетные гранки, листах бумаги старомодным, острым с нажимом почерком. Светлана Николаевна, попадая с ним в один процесс, всегда удивлялась этой его манере беспрерывно писать. Обладая, несмотря на старость, отличной памятью, он потом никогда в записи свои не заглядывал, а перед выступлением обычно запихивал всю груду исписанной бумаги в старый портфель с серебряной монограммой и начинал говорить, не имея перед собой ни одной бумажки. Может, он записывал в подражание Плевако, который, говорят, в процессе тоже все время писал. А может, это помогало ему запоминать наизусть мельчайшие детали дела.
Милославская слушала парня в джинсах насторожившись, готовая ринуться в бой.
— И тогда они подсели к двум англичанам, — рассказывал парень. — Заказали бутылку коньяку, стали их угощать.
Зал сидел тихо. Бледное лицо «леди Макбет» с прижатыми к щекам лакированными волосами («Словно кто-то держит ее лицо в черных ладонях», — подумала Светлана Николаевна) кривилось в привычной усмешке. Старушка заседательница слушала приоткрыв рот. Она, наверное, всплакнет там, в совещательной комнате, подписывая приговор. А второй заседатель все продолжал думать свою суровую думу и иногда взглядывал на подсудимых с брезгливым удивлением.
— Угощали, а потом хотели уйти, чтобы англичане сами за эту бутылку заплатили, — продолжал парень. — Но официант их заставил заплатить. А еще с ними были две девушки. Но я их отвел в сторону и лично с ними побеседовал, и они ушли. Так что мы их задерживать не стали, и я их фамилий не знаю.
«Леди Макбет» что-то зло пробормотала сквозь зубы своей рыжей подруге. Но та безразлично передернула плечами.
— Кончили с англичанами и перебазировались за другой столик. И снова стали оглядываться по сторонам.
Привычно прислушиваясь к вялому рассказу парня в джинсах, Светлана Николаевна думала о своем. Мысли были скачущие и очень далекие от того, что происходило сейчас в этом душном зале, с занавешенными темной грозовой тучей высокими стрельчатыми окнами.
Вспомнились длинные мраморные, пронизанные ледяным холодом коридоры Тбилисского университета. Зима сорок второго — сорок третьего года. Потом вспомнилась столовая в новом недостроенном корпусе, где после лекций их кормили обедом: несколько макаронин с кокосовым американским жиром в глиняной миске или немного манной каши и три-четыре кильки. С непонятной четкостью представилась эта глиняная миска и поверх белой горки — три беззащитных, серебряных киличьих трупика… К чему память хранит все это? Зачем, например, вспомнилось сейчас, как летом сорок четвертого года она работала сборщицей чая в одном из совхозов Абхазии, неподалеку от плоского и жаркого города Очамчире? Первый сорт чая — это только что распустившиеся, еще клейкие и розоватые листочки, второй сорт — два листика на зеленой ножке, а в середине — крохотная почка, третий — тоже два листика с почкой, но только на коричневой ножке. Так учил их бригадир по прозвищу Шея́. Все просто. Но попробуй отыскать в кипени темно-зеленых листьев именно те два, которые тебе нужны. К тому же роса, что покрывает по утрам чайные кусты, ядовита и разъедает пальцы…
Парень в джинсах все говорил… Господи, как здесь жарко! Почти так же, как на чайных плантациях в то далекое лето, — самое тяжелое и страшное лето в ее жизни. Не надо, нельзя вспоминать об этом! Ни к чему!
И, как всегда в последнее время, поток этих скачущих, разорванных воспоминаний и мыслей завершился одной: «А жизнь-то прошла!» Наверное, это действительно так, раз память все чаще и упорней возвращается к давнему, словно потом ничего и не было.
— В общем, они чуть не весь ресторан обошли, — продолжал парень в джинсах. — Здесь посидят, потом там. Мы с ними тоже побеседовали, и я лично беседовал. Но они уходить отказались: мы, говорят, шуму никакого не устраиваем, а остальное не ваше дело… Видя все эти безобразия и что они не унимаются, мы задержали их и доставили в «полтинник», то есть, простите, в пятидесятое отделение милиции.