— Это все, что вы можете рассказать суду?
— Все.
— При задержании валюты при них не было?
— Нет.
— Прокурор, есть вопросы к свидетелю?
— Вопросов не имею.
— Адвокаты! Есть вопросы?
Все было ясно. Даже Милославская отказалась спрашивать о чем-нибудь свидетеля.
— Подсудимый Петров, встаньте, — сказал судья. — Есть вопросы к свидетелю?
— Нет.
— Подсудимый Барков?
Барков едва приподнял над барьером свои тяжелые плечи, буркнул:
— Нет.
— Подсудимый Викторов?
— Нет.
— Подсудимый Кокорев?
— Есть один вопросик… Конечно, не по существу, но все-таки… Почему он так исхудал за эти полтора года?
В зале уже не решились смеяться. А может, и зрителям тоже надоело бесконечное навязчивое шутовство Кокорева.
— Вы что, оспариваете личность свидетеля, Кокорев? — спросил судья.
Кокорев, не получивший от зала поддержки своей шутке, попытался сострить еще раз:
— Нет. Личность знакомая. Я просто так, из сострадания. Работка у него тяжелая.
— Есть еще вопросы?
— Нет.
— Садитесь. Можете быть свободны, свидетель.
Парень с явным облегчением, стуча каблуками, сбежал по лесенке со сцены.
— Два года! — громко, на весь зал, сказала «леди Макбет».
К вечеру гроза все-таки разразилась, и Светлане Николаевне пришлось добираться до ближайшей телефонной будки бегом.
Старик Зеленский нисколько не удивился, услышав, что ей надо немедленно видеть его.
— Заходите, — сказал он коротко. — Милости прошу.
В переулках возле Пионерских прудов не было ни души. Звенели водосточные трубы. Милый сердцу измученного духотой горожанина звук — звон тугих прохладных струй в водосточной трубе…
Старик Зеленский помог ей снять плащ и, взяв за руку, повел по нескончаемому темному коридору, уставленному сундуками и корзинами, в глубь квартиры. Открыв дверь в комнату, сказал не без торжественности:
— Этот порог уже двадцать лет не переступала ни одна женщина, кроме моей соседки Зинаиды Федоровны, когда она приносит мне счет за газ и электричество.
Комната была огромной, старинной, с высоченным лепным, изрядно прокопченным потолком. И пахло в ней табачным дымом и старыми книгами. Посреди комнаты привольно, как роскошный зверь в собственной берлоге, раскинулся концертный рояль. На нем стояла кастрюля, покрытая кухонным полотенцем, и электрический чайник. За окном подрагивали под струями ливня листья тополя.
— Прошу садиться!
Диван тоже был старинный — широкий, продавленный. Когда Светлана Николаевна опустилась на него, пружины его заурчали.
Старик Зеленский покосился на нее насмешливыми глазами в серых мохнатых ресницах, сказал:
— Красивая женщина внезапно возникла из летней грозы. В волосах и на щеках ее — прохладные капли. Она сидит на твоем диване… Два, три десятилетия назад этого вполне хватило бы мне для счастья. Но — время, время! И сейчас эта женщина заговорит, и выяснится, что она пришла по делу… Впрочем, я все равно рад вас видеть у себя.
— Я действительно пришла по делу, Викентий Леонидович, — улыбнулась Светлана Николаевна.
— Конечно же! Но все-таки — не сразу. Мы с вами изрядно напарились сегодня за день.
Он ушел за занавеску, отделявшую часть комнаты, зазвякал чашками. Спросил:
— Красота красотой, но, может быть, дать вам полотенце просушить волосы? Насморк, знаете ли…
— Нет, спасибо. Они уже высыхают.
Зеленский появился из-за занавески, неся в руках стакан в металлическом подстаканнике и тонкую, похожую на розовый цветочный лепесток фарфоровую чашечку.
— Я где-то читал, — сказал он, — кажется, у Шкловского, что старый человек может все то же, что и молодой, только быстрей устает. Неправда это!.. Зато мы, старики, умеем заваривать особенный чай.
— А как вы его завариваете, Викентий Леонидович, если не секрет?
— Э-э-э, голубушка! Для этого мало знать рецепт. Надо еще дожить до того возраста, когда стакан чая станет для вас главным удовольствием в жизни.
Он поставил на стол стакан и чашечку.
— Я открою окно, если вы не возражаете. Мы будем слушать, как шумит долгожданный дождь на Пионерских, бывших Патриарших, прудах, пить чай. И… говорить о делах. Потому что вы ведь действительно пришли сюда за этим, и ни к чему вам развлекать меня светскими разговорами.