— Представляешь, ноги опять отекают, — пожаловалась она. — А с утра еле разлепляю глаза, и нет сил идти на работу. Старость.
— Но к вечеру ты оживаешь, — усмехнулась Светлана Николаевна. — Феникс.
Майя вдруг достала из шкафчика четвертинку, перелила водку в пузатый, хрустальный графинчик, выставила его на стол.
— За нас, — сказала Майя, подняв маленькую рюмку с прозрачной водкой. — За мужественных, неноющих одиноких баб. Выпьем, Светка! Мы должны поддерживать друг друга. Дружба — это единственное, что у нас осталось. У меня легион друзей.
— Это прекрасно, — улыбнулась Светлана Николаевна.
— Да, прекрасно, — горько сказала Майя. — Но живу-то я одна.
Они долго молчали и пили кофе из маленьких чашечек.
— Тебе легче, — сказала Майя, — ты нравишься Придорогину.
Она оживилась, она всегда оживлялась, устраивая чужое счастье. Она с аппетитом откусила кусок золотистого пирога с капустой, запила его глотком кофе.
— Сегодня я прогнала его, — сказала Светлана Николаевна.
— Светка, ты меня удивляешь! Я тебя не узнаю.
Светлана Николаевна допила свой кофе и закурила сигарету.
— Я еще не совсем точно знаю, — сказала она, — нужен ли он мне целиком, со всей своей образованностью и серыми, как волчья шерсть, волосами. Но я точно знаю, что раз или два в месяц, в промежутках между семьей и командировками, на год или полтора — он мне наверняка не нужен.
— Это в тебе новое, — растерянно сказала Майя.
— Да, новое, — сказала ей тогда Светлана Николаевна. — Знаешь, в последние месяцы я все чаще вспоминаю то, что было у меня когда-то в Тбилиси. Одно время это все ушло из памяти совсем. А теперь вернулось. И так ясно, словно было вчера. Это грозный признак, Майка, признак старости, когда память начинает упрямо возвращаться назад. Снова, снова… Почему именно к тому, к такому давнему? Наверное, потому, что он единственный за всю жизнь, хоть и всего две недели назывался моим мужем… Нам осталось с гулькин нос. И я не хочу больше дешевить. С меня хватит. Поняла?
— Нет, — сказала Майя.
— Тогда все равно перестань организовывать мою жизнь. Организовывай лучше выездные концерты…
— Почему?
— Потому что — если ко мне придет любовь, то она придет в последний раз в жизни. И так, как было, — я не хочу. Во всяком случае — не с ним.
— Что ж, как хочешь, — сказала Майя, почему-то обидевшись. — А по-моему, глупо отказываться от последнего. Наоборот, какое-никакое, а твое счастье. Лучше бы ты не мудрила. У нас уже нет времени мудрить.
— Вообще-то, конечно, прибедняться не стоит, — усмехнулась Светлана Николаевна. — Что я, не могла за эти двадцать лет увести у какой-нибудь растерехи кормильца и сделать его своим, получить свою порцию семейного счастья? Но в том-то она, наша, так сказать, специфическая проблемка: не свое взять, а сделать своим чужое. Своего на нас не осталось. Убили наших мальчиков давным-давно…
И вот прошел месяц. И он ни разу не позвонил, и даже неизвестно, вернулся ли он из своей командировки.
Вечернее небо между домами было оранжевым. В окнах уже зажигались огни. Из одного окна доносились звуки радиолы:
Вот стоит автоматная будка. Серая, внутри выкрашенная кроваво-красной краской. Странно, если войти в автоматную будку, то она на несколько минут станет уютной — маленьким оазисом твоей жизни среди шумной и оживленной улицы.
Кому позвонить? Сейчас в Москве летний «мертвый» сезон. Все разъехались по курортам или сидят на дачах, кормят своей городской кровью лесных комаров… Севка Боков в Армении, уехал в командировку. Можно было бы позвонить друзьям — адвокатам Захарову или Машкину. Заодно посоветоваться относительно Дика. Но они уехали с женами в Гудауту.
Может быть, позвонить Майе? Она давно не разговаривала с ней. От этой мысли вдруг заколотилось сердце. Она позвонит и ничего не спросит, будет просто ждать — вдруг Майя сама скажет. Где он сейчас? Может быть, уже вернулся из своей командировки?
Тихий предвечерний час. Безымянные птахи чирикают в мокрой листве. Любители пива переговариваются веселыми хмельными голосами. Шурша по мокрому асфальту, проплывают редкие в этих переулках автомобили. А она стоит посреди тротуара, не зная, куда деть себя и что делать с внезапным и пронзительным чувством одиночества.
То, что он не позвонил ей и не объявился в течение целого месяца, конечно, свинство. Подумаешь, обиделся. Какая уж тут, в самом деле, любовь? Но это, как сказал бы старик Зеленский, один аспект происходящего. А другой заключается в том, что сейчас (если быть абсолютно честной с собой) ей больше всего на свете хочется, чтобы Придорогин оказался рядом — в своих пыльных сандалетах (не люблю мужчин в сандалетах, но ему я это прощаю) и в сорочке с небрежно перекрученным воротом (конечно, жена могла бы получше за ним следить). Рассказал бы какую-нибудь из своих баек… И все вокруг преобразилось бы. И эти дома, и вечер, и я сама. И поверила бы — пусть на один вечер — его словам о любви… Очень мы, женщины, любим слушать такие слова. Даже когда не очень верим им…