Алька вдруг подумала, что никогда никому не рассказывала о себе всего этого. Даже Валентину. Но почему-то ей не было неудобно, что она сказала что-то лишнее.
Феликс, отклонившись в сторону, чтобы дым не попадал в лицо, продолжал ломать ветки и подбрасывать их в костер. Он внимательно слушал Альку. Он вообще умел слушать, и Алька подумала, что могла бы рассказать ему о себе еще многое, пожалуй больше, чем кому бы то ни было.
Последние две недели они встречались каждый день. Феликсу не надо было ходить на работу, — он рисовал своих зверей дома, а теперь, наверное, делал это по ночам, потому что они встречались утром, а расставались поздно вечером.
Совсем другая, непривычная Москва открылась Альке за эти дни.
Это была Москва, по которой можно ездить на собственной машине, Москва дорогих кафе и ресторанов, в которых Алька раньше не бывала, Москва театров, художественных выставок и стадионов. В любой пригород они с Феликсом могли попасть на «Москвиче» за полчаса и не трястись для этого в набитой сердитыми, распаренными людьми электричке.
Это была новая для Альки удобная, приветливая Москва, и хозяином ее был Феликс. Он ничего не требовал от Альки и только дарил ей удовольствия, и казалось, что так может продолжаться вечно.
Валентин пропадал на даче возле своей мамаши. За весь отпуск он так и не появился в Москве. Зинка уехала на Кавказ «дикаркой» с девчонками с работы. Арсений тоже исчез… Бог с ними со всеми. Пятаки на квас, походы в кино. Жалкое детство!..
Но на свете ведь не бывает ничего вечного. И вот он — дымный костер в ночном лесу, и Феликс, совсем не похожий на себя обычного. Ломает ветки одну за другой: хруп-хруп. И молчит. Трещат искры. Тьма подступила вплотную к световому кругу и ждет затаив дыхание: что-то будет!
Какая-то решимость чувствовалась в размеренных, неторопливых движениях Феликса. Он внимательно, морщась от дыма, слушал Альку, но при этом над чем-то раздумывал, к чему-то готовился.
Почему в жизни так устроено, что в конце концов все обязательно должно кончиться и что-то начинаться заново?
Сейчас Феликс скажет какие-нибудь слова или сделает что-нибудь такое, после чего отношения их никогда не будут прежними. Зачем? Разве им и так было плохо друг с другом?
Но неизбежное можно попытаться отодвинуть. И Алька продолжала:
— У нас в квартире живет соседка. Она вышла замуж во время войны. И прожила с мужем всего две недели. Представляете? Потом его убили. Так и живет одна двадцать пять лет… Тетка перед ней юлит, а за глаза говорит про нее всякие гадости. Раз одинокая, значит, непорядочная. Мужчины к ней в гости приходят! И еще тетку злит, что она писем много получает из разных исправительных колоний. И иногда к ней бывшие уголовники заходят.
— Почему уголовники? — удивился Феликс.
Алька обрадовалась вопросу. Может, все обойдется? Поговорят о том о сем, посидят у костра и расстанутся до завтра, как бывало все эти дни.
— Она адвокат, — охотно принялась рассказывать Алька. — И к ней иногда заходят те, которых она когда-то защищала и которые потом исправились… Зимой, например, заявился один малый с фанерным чемоданчиком. Я, мол, к Светлане Николаевне. А ее не было дома. Он сел на табуретку в передней и ждет. Поставил рядом чемоданчик, сложил руки на коленях. Сидит. В ушанке. Сам тощенький, нос картошкой, в конопатинах. И руки большие. На одной наколота могила с крестом, на другой — тюремная решетка, — все как полагается. — Алька рассказывала торопливо, стараясь заинтересовать Феликса, но он слушал краем уха, глядел в костер. — Тетка прямо зашлась от страха. Говорит ему: «Сегодня воскресенье, а в воскресенье Светлана Николаевна возвращается поздно, гуляет с друзьями». — «Ничего, говорит, мне не к спеху». — «Тогда хоть шапку снимите, в помещении неудобно». — «А нам — удобно». — «Кому это нам?» — спрашивает тетка. И добавляет: «Догадаться, впрочем, не трудно». — «Вот и хорошо, что вы такая догадливая, — говорит малый. — Лады». Тогда тетка решила, что, может, если его покормить, тогда он уйдет. Но он отказался и от чая и от хлеба. Так и просидел весь день до вечера голодный, в своей ушанке. Ни со мной, ни с теткой разговаривать не пожелал. А потом подсунул Светлане Николаевне под дверь записку и ушел. Сказал, что на поезд опаздывает… Когда тетка рассказала про все это Светлане Николаевне, та засмеялась и говорит: «Он много лет просидел и отвык от вольной жизни. А пищи он у вас не принял, потому что вы ему не понравились». Она может так вот врезать. Тетка ей ничего не ответила. Но потом они с дядькой шепотом в нашей комнате весь вечер говорили про нее всякие гадости. А я, между прочим, ничего не имела бы против, если б эта Светлана Николаевна была моей матерью…