Валентин, израсходовав последний запас сил, скрючился, лег грудью на колени, свесив до земли руки.
Арсений и Зина молча смотрели на побледневшее Алькино лицо.
Алька не торопясь застегивала сумку. «Вот так и кончается, — подумала она. — Ну что ж, может, и к лучшему».
— Ладно, плюнь на него, — смущенно сказал Арсений. — Он ведь пьяный. Проспится — будет порядок. Надо его, пожалуй, домой оттащить.
Он встряхнул Валентина за плечо. Тот бессмысленно замотал головой.
— Вставай!
Валентин что-то промычал в ответ.
— Буду я с тобой чикаться! — сердито сказал Арсений. Подхватив Валентина под мышки своими могучими лапами, он поволок его к подъезду.
— Сейчас придем к мамочке. Мамочка обрадуется, даст сыночку кофейку и по шее, и по шее.
Алька стояла, бездумно помахивая сумкой. Никогда в жизни не чувствовала она себя такой пустой. Ничего не хотелось. Абсолютно ничего. И стоять здесь не хотелось. И домой не хотелось…
Алька села на скамейку.
Зина скинула туфель, пошевелила голыми пальцами, сказала, поморщившись:
— Походишь месяц босиком, потом мука с этими туфлями.
— А почему ты совсем не загорела? — спросила Алька. — Приехала с моря, а лицо белое.
Ей было совершенно все равно, почему Зина не загорела. Но пусть она говорит. О чем-нибудь постороннем и глупом. Можно, не слушая, кивать головой или же вставлять такие же глупые слова. Пусть говорит подольше. Может, пропадет тогда эта пустота внутри. Забросаешь ее словами.
— Сейчас загар не моден. Я лицо белящим кремом мазала и косынкой от солнца оборачивала. Так грузинки и армянки делают, — сказала Зина.
Алька передернула плечами:
— Стоило ездить на юг, чтобы стараться не загореть.
— Нет, тело у меня загорело. — Зина вытянула ногу, приподняла юбку. Нога у нее была налитая и коричневая. — Вот! Арсению нравится.
Она тихо засмеялась. Смех был воркующий и взрослый, женский. Альке стало неприятно от него.
— Я голая загорала, только лицо оборачивала.
Алька сидела сжавшись, положив на колени сумку. В глубине сумки тикали часы. Месяц назад они тоже тикали в этой сумке, как живые. И было от этого радостно и сладко на душе. А теперь словно какое-то гадкое существо сидит там в темноте. И злое сердце его стучит не останавливаясь.
— Мы с девчонками в пансионате жили, — принялась рассказывать Зина. — А рядом — Дом творчества писателей. Там, правда, никого из знаменитых не было. Все больше старики.
Алька поставила сумку рядом с собой на скамейку. Глупость какая: хороший человек любит ее, может самый лучший на свете, а она терзается из-за какого-то дуропляса Вальки. Бывает же такое!
Зина доверительно понизила голос:
— А в пансионате был один. Интересный мужик. Инженер. И не очень старый. Лет тридцати. Мы с ним ходили в Лягушачью бухту. Там загорать удобно, народу нет.
— А как же Арсений?
— А что Арсений? Арсений — это на всю жизнь… Мне этот инженер «куриного бога» подарил.
Зина расстегнула ворот кофточки, показала Альке гладкий морской голыш с дыркой посередине, на серебряной цепочке.
— Примета: приносит счастье.
— Интересный способ ухаживать за женщиной: вешать ей на шею камень, — сказала Алька. — Потом остается только в воду столкнуть.
Зина засмеялась:
— Арсению не говори. Он меня убьет.
— Стоило бы… А почему он голову побрил?
— Ты разве ничего не знаешь? Все из-за этого дурацкого спора с твоим Валькой. Просчитался, говорит, с «прейскурантом». Хотел только на стенд попасть, а влопался на пятнадцать суток. Пока я в Коктебеле была, он тут на стройке лопатой шуровал две недели. Теперь есть риск, что его из института вышибут. Доигрались, идиоты.
Алька не слушала. Она с тоской думала о том, как хорошо было бы жить одной в какой-нибудь ну хотя бы самой маленькой комнатушке. Вернуться на работу, надеть снова белый халат. И жить потихоньку. И не надо ей никакой любви, никаких Валентинов и Феликсов.
Из подъезда вышел Арсений. Сказал:
— Уложил. Кофе не дали, расправа отложена на завтра.
Он сел на скамейку рядом с Зиной. Сказал Альке:
— Дурной он у тебя. Никак из щенячьего возраста не вылезет.
— Почему у меня? Можешь его взять себе.
Арсений испытующе покосился на Альку, спросил:
— Значит, это правда — с «Москвичом»?
— Да, правда.
— Выходит, промахнулся Валька?
— Выходит, промахнулся.
— Жаль, сколько лет вместе были.
Арсений потер ладонью свою бритую голову, помолчал. Сказал: