— Все, бабоньки! Кончилось детство. Я вчера утром проснулся, подумал: пора переходить в новое качество. Раскидает нас теперь в разные стороны. Ты вот от Вальки решила уйти. Мы с Зинкой через пару месяцев поженимся. Я на заочный перейду, если вообще не вышибут, работать поступлю. Зинке на картошку.
— Может, на курочку? — сказала Зина.
— Поначалу только на картошку. Перебьешься… Начнется семейная жизнь, а она, как известно, не сахар, свободного времени не оставляет. Так вот… Что же нам делать с этим Валькиным сундуком? На базе, наверное, с ног сбились, в автоинспекцию звонят. Гулять Вальке без прав. Это как пить дать!.. Что будем делать?
— А пропади он пропадом, — сказала Алька. — Какое мне дело?
— Что ж, а мне он друг… Возле «Гастронома» один парень с их базы живет. Пойду посоветуюсь.
14
У Алькиной тетки Надежды Алексеевны скупость очень причудливо сочеталась с хлебосольством.
Уже за неделю до какого-нибудь редкого званого вечера они с дядей принимались считать, прикидывать и очень терзались, что водки придется купить не одну бутылку, а две и что одним килограммом жареной свинины не обойдешься. Просто чудо, как они изворачивались, как умели все рассчитать. Получалось, как говорится, дешево, но сердито. А потом все летело к черту. Тетка впадала в азарт: бранясь и огорчаясь чуть не до слез, она покупала вместо двух бутылок водки — четыре, вместо килограмма свинины — три и все не могла остановиться. К запланированным пирожкам с грибами добавлялся еще заливной судак, а он стоил дорого, потому что только знакомый продавец в другом конце города мог продать его из-под полы, и за это надо было приплачивать. И тетка мчалась через весь город и приплачивала. А когда возвращалась домой и шлепала судака на кухонный стол, темное, в легких рябинках лицо ее бывало сразу и победным и огорченным. Она ругала, не выбирая слов, продавца, взявшего «в лапу», и гостей, что съедят этого судака и «косточкой не подавятся», а худые и длинные, неожиданные для полной женщины пальцы ее в это время с восторгом ощупывали налитой, скользкий бок рыбины.
Гости ели, пили и нахваливали гостеприимство Надежды Алексеевны и Петра Захарыча. Потом они уходили, а тетка с дядей опять принимались считать. Дядя клал перед собой лист бумаги и, вынимая из нагрудного карманчика пиджака остро и красиво отточенный карандаш, говорил всегда одно и то же:
— Пировали — веселились, посчитали — прослезились. Дебет-кредит.
А тетка сидела притихшая, и лицо у нее казалось даже похудевшим от многодневных хлопот и угрызений совести.
Сначала они считали, сколько истрачено денег, а потом прикидывали, на сколько дней хватит недоеденного холодца и сколько осталось пирожков. Дядя пытался шутить, а тетка покрикивала на него так, словно это он мчался через весь город за судаком и отдавал свои трудовые «хапуге в белом халате».
Но дядя тоже, в общем, веселился не от души, и чем длиннее становилась колонка расходов на листке, тем больше сморщивалось и без того морщинистое его лицо с длинным хрящеватым носом.
Алька однажды спросила его:
— Дядя Петя, а папа тоже был такой же скупой, как ты? Все-таки одна кровь. Родные братья.
Петр Захарыч посмотрел на нее добрыми глазами (он всегда на всех смотрел так, и Алька в детстве любила его именно за эту бесконечную доброту во взгляде) и сказал, нисколько не обидевшись:
— Андрюша наш был непутевый, считать и вправду не умел. А когда к нему приходили гости, так он их ничем, кроме колбасы да водки, угостить не мог. Вот и прикинь, кто из нас скупой?
Теткино хлебосольство всякий раз озадачивало Альку. В обычные дни питались они чем подешевле, хотя и Петр Захарыч и Надежда Алексеевна зарабатывали не мало.
Конечно, все эти судаки, грибочки, парниковые помидоры из ресторана были чистейшей показухой. А показуху тетка любила. Но одновременно она была и очень скрытной. В одном откровенной, в другом скрытной. Например, о том, сколько они с дядей зарабатывали, она никому никогда не рассказывала, обновки складывала в чемоданы, кольца не носила, а хранила в запертой шкатулке. А вот об интимном — например, о супружеской своей жизни с дядей — рассказывала всем женщинам во дворе. И любила, чтоб во всякой сваре участвовало побольше народу. Это у нее называлось «привлечь общественное мнение». Выходило, что Надежда Алексеевна и хлебосольна, и душа у нее нараспашку.
Но Алька давно уже знала, что ласковые дядины глаза — это ошибка природы, а теткины бесконечные уговоры за столом: «Кушайте, дорогие гости» — злили ее.